Преступление против усовершенствования. Большой Террор — способ консервации двухканального управления
Анатолий Вассерман:
Тема Большого Террора очень обширна. Её давным-давно исследует куча народа. Основная часть того, что я на эту тему знаю и думаю — естественно, не мои собственные идеи, а рассуждения различных исследователей. Почти всё, что я сейчас собираюсь рассказать — материалы из книг Юрия Николаевича Жукова «Иной Сталин» и Елены Анатольевны Прудниковой «Хрущёв. Творцы террора» (эти книги, как и многие другие творения этих авторов, доступны и на бумаге, и в Интернете). Кое-что вынесено из трудов Юрия Игнатьевича Мухина — очень увлекающегося, но способного докапываться до фактов, радикально меняющих всю картину. А управленческий стиль вождя подробно изучил Владимир Михайлович Чунихин (его статьи пока лежат только на сайте «Самиздат» и на бумаге не представлены). Но всё-таки довольно много об этом я продумал самостоятельно. По крайней мере, далее порядок изложения и группировка сведений — мои (да и некоторые выводы, надеюсь, тоже). Тем не менее настоятельно рекомендую прочесть указанные книги полностью, поскольку там есть и многие другие темы, которые я, естественно, в небольшой статье затронуть не смогу.
Политический присмотр
Общая для всех революций, сколько их в истории было, проблема — унаследованные специалисты. Сразу же после революции, естественно, все, кто что-нибудь знает и умеет — люди, воспитанные при прежнем режиме. Они впитали в себя систему приоритетов прежнего режима — именно даже не конкретные рецепты поведения, а систему приоритетов, то есть: что важнее, что учитывать в первую очередь. Соответственно, когда перед специалистом встаёт выбор между различными вариантами действий, он делает этот выбор на основе системы приоритетов, сформировавшейся при старом режиме — не по какой-то своей личной злой воле, а просто потому, что эта система у него, что называется, в подкорке сидит и на автопилоте работает. В тех случаях, когда он задумывается над мотивами выбора варианта, он вполне может сделать этот выбор и с учётом нового режима, на основе новой системы приоритетов. Но чаще всего он не задумывается над мотивами — у него, в конце концов, хватает и чисто профессиональных забот: прежде чем выбирать варианты, их надо ещё придумать и продумать.
Поскольку проблема общая и очень давняя, то так же давно и повсеместно известно её решение — система «командир плюс комиссар». Специалист принимает решения на основе своих знаний и своего жизненного опыта. Политический контролёр следит, чтобы эти решения не вступали в слишком уж явные (а неявные он, увы, скорее всего не заметит — для этого нужны специальные знания) противоречия с системой приоритетов нового режима, и указывает специалисту на выявленные противоречия, чтобы тот с учётом их принял иные решения — а заодно и внёс поправку в свой внутренний прицел.
Само слово «комиссар» возникло во время Великой Французской буржуазной революции — но, естественно, это решение существовало задолго до неё. Например, во время столь же великой и столь же буржуазной английской революции практически все члены парламента разъехались в армию, сформированную парламентом и воюющую против войск короля, именно для того, чтобы войска парламента действовали в соответствии с пожеланиями парламента. Правда, некоторые члены парламента — как, например, Оливёр Робёртович Кромвелл — сами оказались хорошими полководцами, но это уже, что называется, бесплатный бонус, изначально же цель пребывания парламентария в войсках была именно политическая: добиться, чтобы войска парламента действовали в интересах парламента и ни в каких других.
Ну, а кончается дело, естественно, тем, что рано или поздно (как правило, лет через десять–двадцать, то есть за время, нужное для смены поколений) формируется новое поколение специалистов, воспитанное уже при новом режиме и, соответственно, с детства впитавшее в себя систему приоритетов нового режима. Они, понятно, уже не нуждаются в надзоре комиссаров, и чрезвычайная система управления — двухканальная — сменяется системой управления мирного времени — одноканальной.
Повторяю, это совершенно общие проблема и решение, встречающиеся во все времена, у всех народов, переживающих смену общественного строя. Просто заметна эта система именно во время революций. Ведь, скажем, плавный переход от рабовладения к феодализму занял несколько веков — этого времени хватило, чтобы новое поколение сформировалось естественным путём, и на смену системы приоритетов никто не обратил внимания, никто её не заметил. А вот в революционных условиях, когда смена поколений происходит быстро, это очень заметно и очень остро переживается.
Наше отечество — не исключение
Наша страна тоже пережила революцию. Соответственно у нас тоже сформировалась система «командир плюс комиссар». Причём сформировалась она не только в вооружённых силах, но и в мирной жизни. Более того, как раз в советское время эта система была востребована в мирной жизни едва ли не больше, чем в военной, поскольку социализм предусматривает активную роль государства в хозяйственной жизни, и, соответственно, даже за специалистами в хозяйственной жизни требовался постоянный политический надзор.
И у нас, как и во всём мире, через поколение сформировались управленцы, не нуждающиеся в политическом надзоре. Первым обратил на это внимание, естественно, Иосиф Виссарионович Джугашвили, поскольку, несомненно, был одним из лучших в мире управленцев той эпохи и значительно лучше своих коллег чувствовал все подобные нюансы. Соответственно, он в середине тридцатых годов затеял целый комплекс мер по переходу от двухканальной системы «командир плюс комиссар» к одноканальной — когда специалисты ведут хозяйственную жизнь без постоянного политического надзора, а политики занимаются только общественно-политическим воспитанием и выработкой стратегических целей — то есть тем, чем и должны (по определению!) заниматься политики и чем они занимаются во всём мире.
Система законодательных изменений была обширной и разносторонней. Прежде всего изменился устав правящей партии. Кстати, правящая партия в тот момент была вообще единственной в стране — но сама она, когда это положение только сформировалось, изрядно тяготилась им. После знаменитого левоэсеровского мятежа 1918.07.06 Владимир Ильич Ульянов неоднократно и разнообразно сетовал на то, что Коммунистическая партия осталась вовсе без оппонента и поэтому рискует совершать ошибки, которые никто не заметит вовремя. Он, исходя из этого, делал вывод: нужно резко увеличить внутрипартийный контроль. Но, к сожалению, довольно скоро превратности политической борьбы во время гражданской войны привели к принятию официального решения о запрете фракций — то есть организованной внутренней оппозиции — внутри самой коммунистической партии. В результате, как он и предвидел, партия совершила довольно много ошибок, которые никто не идентифицировал вовремя как ошибки. Когда Джугашвили и ближайшие его соратники — тоже понявшие (с его слов или самостоятельно), в чём заключается изменение текущей обстановки — начали проводить организационную реформу, она была очень разносторонней, но прежде всего изменили устав правящей партии.
Менялись и законы государства. Появилась даже новая конституция. Причём эта конституция впервые в истории нашей страны ввела всеобщее равное тайное и прямое избирательное право.
Что это такое? До того, например, система избрания советов в нашей стране выглядела (если пренебречь некоторыми мелкими техническими подробностями) пирамидой. Собрания коллективов — в основном по месту работы — выдвигают депутатов местных советов сельского и поселкового уровня. На собраниях этих советов их депутаты из своей среды избирают депутатов районных советов. Те, в свою очередь, на своих собраниях, из своей среды избирают депутатов областных советов, и так далее. Голосование, как правило, идёт открыто. Численность советов разных уровней такова, что фактически голос одного рабочего равен примерно трём голосам крестьян. Но это ещё ничего, потому что в имперское время при выборах Государственной Думы голос одного рядового горожанина соответствовал примерно пяти крестьянским голосам, голос купца соответствовал трём–четырём голосам рядовых горожан, а голос дворянина примерно пяти купеческим — точные числа не помню (да они ещё и пересматривались несколько раз), но примерно так. Вот что такое непрямое и неравное избирательное право.
Так вот, по конституции, принятой 1936.12.05, советы всех уровней без исключения избирались прямым тайным и равным голосованием самих граждан. Причём раньше существовали так называемые «лишенцы», то есть некоторые категории граждан (в основном — те, кто при прежнем режиме имел возможность эксплуатировать чужой труд; но не только они), вовсе лишённые права избирать или быть избранными. А по новой конституции такое право имел любой гражданин, не лишённый его индивидуально — по решению суда.
Кстати, при обсуждении этого вопроса в партийных органах (по-моему, на одном из пленумов Центрального комитета) кто-то даже спросил: а что будет, если выберут в совет попа или бывшего помещика? На что Джугашвили немедленно ответил: если такое случится, это будет значить, что мы в этом районе плохо поработали, ибо не смогли доказать трудящимся людям, составляющим большинство избирателей, что мы защитим их интересы лучше, чем поп или бывший помещик. Вполне логичное рассуждение для вменяемого политика. Беда только в том, что к тому времени не все отечественные политики избавились от навыков бешенства Гражданской войны.
В конце концов Джугашвили с его командой удалось провести практически все намеченные изменения. Как отмечает Юрий Николаевич Жуков, последней каплей, вызвавшей крайне резкую реакцию большинства партийных аппаратчиков, стала подготовка избирательного закона, предусматривающего альтернативное голосование — то есть выдвижение нескольких кандидатов по каждому избирательному округу. Но это была именно последняя капля в большой чаше.
Доход надзирателя
Дело тут, конечно, не только в том, что, как говорится, знает кошка, чьё мясо съела, и многие партийные аппаратчики понимали, что в случае альтернативных выборов у них скорее всего шансов нет (кстати, напомню: когда Михаил Сергеевич Горбачёв организовал альтернативные выборы в советы, на них действительно очень многих партийных аппаратчиков, что называется, прокатили). Дело ещё и в том, что положение комиссара имеет немало выгод. Причём выгоды эти тем больше, чем лучше работает командир. Потому что тогда у комиссара почти не остаётся работы, зато он обретает громадный набор возможностей приписывать все успехи командира своему собственному чуткому и мудрому руководству. Кроме того, как известно, не ошибается только тот, кто ничего не делает — у любого, кто делает, можно найти ошибки, и, понимая эту угрозу, многие командиры откупались от комиссаров. Грубо говоря, приезжает секретарь райкома в подшефный колхоз, а когда едет обратно, в багажнике его машины куча разнообразной продукции этого колхоза. Приезжает он на завод — и уезжает со всякими ценными подарками (так, директор — 1938–42 — Кировского завода Исаак Моисеевич Зальцман известен, помимо прочего, тем, что многие партийные деятели самого разного уровня получали от него при визитах на завод подарки, отделанные драгоценными камнями; как он добывал деньги на эти камни, так и осталось неведомым — но, по-видимому, добывал их ценой каких-то потерь в работе завода). Понятно, расставаться с такой кормушкой очень не хочется. Даже если человек сам себе не отдаёт отчёта в мотивах своих решений, а считает, что руководствуется исключительно самыми благородными намерениями, он всё равно будет всякими средствами и способами бороться против всего, что отдаляет его от кормушки.
Подробности политической борьбы вокруг закона об альтернативных выборах пересказывать не буду — советую прочитать книгу Жукова на сей счёт. Но в целом стенограммы двух пленумов — февральско–мартовского и июньского в 1937-м году — Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) выглядят очень интересно. И очень похоже. Члены Политбюро подробно рассказывают, какие новые задачи встают перед партией в связи с принятием новой Конституции и как эти задачи лучше решать. А партийные секретари областного и республиканского уровня, составляющие в ЦК большинство, даже не реагируют на эти слова членов политбюро, а рассуждают: обстановка в стране чрезвычайно напряжённая — и извне давят, и внутри то и дело какие-нибудь диверсии и прочие пакости — и правильно Вы, Иосиф Виссарионович, нас предупреждали, что по мере построения социализма классовая борьба будет обостряться.
Классовый подход
Иосиф Виссарионович, судя по его репликам, потихонечку рвёт на себе волосы. Ведь он-то действительно говорил об обострении классовой борьбы — но говорил в конкретных обстоятельствах и по конкретному поводу. А именно — во время коллективизации, когда шла ликвидация кулачества как класса.
У нас сейчас принято объявлять, что суть этой ликвидации состояла истреблении всех крепких хозяев. Но «ликвидация как класса» — никоим образом не физическое истребление. Класс — место в системе общественных отношений. Ликвидировать как класс — изменить систему общественных отношений таким образом, чтобы этого места в ней вообще не осталось. Что такое кулак? Это вовсе не крепкий хозяин (тех звали середняками): кулак — это деревенский ростовщик. С деньгами на деревне плохо — в принципе плохо, так как в деревенской жизни деньги нужны намного меньше, чем в городской. Поэтому кулаки оперировали не деньгами, а натурой. Я тебе дам мешок зерна на посев — а ты мне за это вернёшь три мешка (это ещё по-божески, потому что урожай всё-таки чаще всего бывает больше, чем сам-три, то есть соотношение «одно посеешь — три получишь»; а бывало, что за посевное зерно требовали половину урожая, как бы велик он ни был). Я тебе дам коня, чтобы ты вспахал поле — только ты сначала моё поле вспашешь, а потом уже своим займёшься. Понятно, ростовщик нуждается в бедняках — тех, кто не может обойтись без его услуг. Но при коллективизации создаётся хозяйство, способное в складчину — совместными усилиями — обзавестись тем, что бедняки поодиночке вынуждены брать у ростовщика. То есть колхоз не нуждается в ростовщике. Вот это и есть ликвидация кулачества как класса — изменение устройства жизни таким образом, чтобы жизнь просто не нуждалась в ростовщиках.
Понятно, сами ростовщики с этим боролись. Боролись разными способами. Кулацкий террор — вовсе не фигура пропагандисткой речи, а вполне реальное и несколько лет бытовавшее явление. Скажем, в «Поднятой целине» Михаила Александровича Шолохова вообще картина коллективизации описана довольно адекватно, а масштабы кулацкого террора даже изрядно недооценены. Реально стреляли и поджигали гораздо больше, чем в этом романе.
К моменту принятия новой Конституции коллективизация давно завершилась. Кулаков — даже не людей, бывших кулаками, а тех обстоятельств, в которых человек мог быть кулаком — не осталось. Практически все, кто раньше были кулаками, уже нашли себе другие занятия — как правило, безопасные для окружающих. Соответственно в тот момент никаким обострением классовой борьбы на почве раскулачивания и пахнуть не могло. Но партийные секретари настаивали на этом самом обострении — ещё и потому, что многие из них, честно говоря, и сами не очень-то понимали, кто такой кулак. Известно, что даже при обсуждении этого вопроса в политбюро в начале коллективизации более-менее правильно рассуждал на эту тему только Калинин: он сам был хоть и рабочим, но в первом поколении — то есть выходцем из деревни. А все остальные тогдашние члены политбюро — городские жители изначально — разнобезобразно заблуждались на эту тему и только очень постепенно смогли выработать более-менее верные формулировки, как говорится, методом научного тыка. Так что очень может быть, что многие партийные деятели на этих самых пленумах 1937-го года тоже совершенно искренне заблуждались.
Но мотив классовой борьбы в их действиях несомненно присутствовал. Хотя это были совершенно иные классы и совершенно иная борьба.
Приведенное мною выше определение класса как места в общественном разделении труда — не ортодоксально марксистское. Сам Карл Хайнрихович выделял классы только по их отношению к собственности на средства производства. Но это всего лишь самое крупное разделение, достаточное разве что для уяснения основных движущих сил истории на целых эпохах. Повседневно же важны и существенно меньшие прослойки общества. Маркса может оправдать разве что сравнительно слабое разделение труда в его времена. Но даже несколькими десятилетиями позже разница между чернорабочими, мастеровыми, рабочей аристократией была далеко не очевидна значительной части социал-демократов (Иосиф Виссарионович Джугашвили чувствовал эту разницу, похоже, куда отчётливее Владимира Ильича Ульянова, ибо куда дольше занимался созданием кружков на промышленных предприятиях). А уж разница в общественных ролях деятелей одной цепочки — например: проектировщика; маркетолога, составляющего спецификацию технического задания на проект; начальника КБ, добивающегося от них обоих удешевления конструкции любой ценой вопреки всем прочим её качествам — не очевидна не только социологам западного толка (они выделяют классы только по уровню дохода, дабы забылась марксова теория), но даже большей части современных коммунистов.
Бюрократия — несомненно класс. Маркс, ориентированный прежде всего на отношения собственности, сказал, что она превращает в свою частную собственность само государство. Для каждого конкретного бюрократа это звучит как сильное преувеличение: что же это за собственность, если её можно отнять простым приказом об увольнении! Но для чиновничества в целом государственный аппарат — несомненное средство к существованию, причём обеспечивающее не только регулярный доход в виде жалованья (термин «заработная плата» тут не вполне пригоден, ибо отсутствует внятная связь между результатом работы и её оплатой), но и множество дополнительных удобств (вроде упомянутых выше выгод, извлекаемых комиссарами из надзора над командирами). Так что бюрократия имеет вполне классовые интересы. Эти-то интересы и стали предметом защиты на пленумах ЦК ВКП(б) в 1937-м году.
Пути принятия решений
Как бы то ни было, дело закончилось тем, что наличие чрезвычайного положения в стране оказалось признано официально. Июньский пленум провёл решение, впоследствии известное как Большой Террор. При всей бесспорности самого факта причастности большинства ЦК к формированию атмосферы чрезвычайщины (что очевидно уже из стенограмм пленумов) пока нет единого мнения: при каких обстоятельствах решение проведено.
Скажем, Юрий Николаевич Жуков полагает: последней соломинкой стало письмо Эйхе. Известно, что вечером перед последним днём пленума первый секретарь Западносибирского краевого комитета партии Роберт Индрикович Эйхе принёс членам политбюро какое-то письмо. Письмо не сохранилось. При Никите Сергеевиче Хрущёве архивы (в первую очередь — архивы партийные) серьёзно почищены. Но Жуков попытался по косвенным признакам реконструировать содержание этого письма. И у него вышло примерно следующее: «Только что мне сообщили, что краевое управление внутренних дел выявило большой заговор среди бывших кулаков, сосланных в Западносибирский край в порядке раскулачивания. Заговор очень обширный, и в любой момент может случиться кулацкий мятеж. Единственный способ предотвратить его — немедленно арестовать всех, кто, по косвенным данным, может быть причастен к этому заговору, а уже потом, сняв остроту обстановки, разбираться во всех подробностях, кто в чём виноват». Ну, и пришлось дать ему чрезвычайные полномочия. А заодно — и прочим партийным секретарям, ибо у них — по их же рассказам на пленуме — обстановка была столь же напряжённая.
Возникает естественный вопрос: почему, собственно, политбюро пошло на поводу у Эйхе? Да, потому, что к тому времени уже выявилась позиция большинства членов ЦК. Если бы политбюро не дало письму Эйхе ход, то на пленуме в последний день он бы вышел на трибуну и сообщил: есть такие важные сведения, а политбюро их игнорирует. Тогда пленум мог бы попросту переизбрать всё политбюро. Ведь каковы бы ни были полномочия членов политбюро в промежутке между пленумами — но на самом пленуме они вполне рядовые члены Центрального комитета, не имеющие никаких особых прав.
Кстати, через два десятилетия случилось нечто очень похожее. 1957.06.18 большинство членов политбюро (тогда оно называлось «президиум ЦК») решило отстранить Никиту Сергеевича Хрущёва от должности первого секретаря. Но кандидат в члены политбюро Екатерина Алексеевна Фурцева ухитрилась выйти из зала заседаний под тем предлогом, что ей срочно нужно в туалет (что поделаешь — женщина!), помчалась в свой кабинет и тут же принялась обзванивать членов ЦК, сообщая им об этом решении и приглашая их немедленно прибыть на внеочередной пленум ЦК. Министр обороны Георгий Константинович Жуков и председатель комитета государственной безопасности Иван Александрович Серов, повязанные с Хрущёвым кровью государственного переворота 1953.06.26 (когда был убит заместитель председателя совета министров и министр внутренних дел Лаврентий Павлович Берия), организовали немедленную доставку членов ЦК в Москву военными самолётами (первые несколько членов ЦК, лояльных Хрущёву, прибыли прямо на заседание президиума и добились отсрочки принятия постановления, которому ЦК в порядке партийной дисциплины скорее всего подчинился бы). В результате на следующий день совершенно неожиданно для большинства (7 человек против 2) президиума собрался пленум и отправил в отставку весь президиум, кроме Хрущёва и его сторонника Анастаса Ованесовича (Ивановича) Микояна.
Примерно так же могли развиваться события и в 1937-м. Вопреки всем нынешним — запущенным с нелёгкой руки всё того же Хрущёва — легендам о кровавом тиране Сталине, которому все безоговорочно подчинялись.
Но есть и другая версия. Стенограммы нескольких последних дней пленума не сохранились — но, опять-таки, архивы были изрядно подчищены. Может быть, большинство пленума само проголосовало за эти чрезвычайные полномочия. Благо могло себе позволить. В период между съездами пленум ЦК — высший орган партии. А решениям партии — согласно уставу — обязаны подчиняться все её члены. Включая и политбюро, и высших государственных служащих: они тоже практически все состояли в той же правящей партии.
Барьеры и обходы
Но когда началось фактически чрезвычайное положение, никто ещё не ожидал, что оно выльется именно в Большой Террор. Хотя бы потому, что политбюро, дав согласие на применение чрезвычайных мер, обставило его многими, так сказать, защитными сооружениями.
Прежде всего, чрезвычайные меры должны были предпринимать так называемые особые тройки — то есть решение принимали самые компетентные на тот момент люди в каждом регионе, а именно: первый секретарь регионального комитета партии, начальник регионального управления внутренних дел и прокурор региона. Тогдашняя система управления была выстроена так, что через этих троих проходила практически вся информация о положении дел в регионе — соответственно, именно они в наибольшей степени располагали сведениями, указывающими, какова может быть реальная степень опасности в регионе, и, значит, кто реально может быть хоть в чём-то виновным.
Кроме того, с самого начала были установлены лимиты на применение чрезвычайных мер. Из регионов сообщали в центр (в переводе на современный язык): по нашим оперативным данным, в регионе есть столько-то людей, подозреваемых в соучастии в преступлениях, подходящих под статью «измена родине» Уголовного кодекса (в уголовном кодексе Российской Советской Федеративной Социалистической Республики она имела номер 58, откуда множество рассказов с упоминанием именно этого номера); из них столько-то человек подозреваются в преступлениях по этой статье, допускающих применение смертной казни (такие подозреваемые на тогдашнем жаргоне назывались «первая категория», что вполне понятно, ибо смертной казнью караются только самые опасные преступления); просим разрешения их арестовать для дальнейшего ведения следствия. Центр оставил за собой право уменьшать эти лимиты — разрешать задержание меньшего количества граждан, чем просили из регионов. Тоже, в общем, вполне логично, ибо центр располагает сведениями о картине в целом по стране — соответственно, то, что кажется из региона чрезвычайными обстоятельствами, может оказаться на самом деле чем-то вполне тихим и спокойным, не требующим никакой чрезвычайщины. Вроде бы всё логично и может ограничить излишнее рвение. Но с мест начали отвечать на это требованиями дополнительных лимитов на аресты. Известны регионы, откуда таких дополнительных заявок присылалось по пять–шесть.
Кстати, известен один случай, когда Центр повысил лимит. Из Кировской области прислали запрос на тысячу человек по второй категории и на триста по первой, на что кррррровавый тиррррран ™ Сталин ответил: разрешаю пятьсот по первой и восемьсот по второй. Почему я уверен, что этот случай единственный? Потому что встречал буквально сотню сканов этого запроса — и больше не встречал ни одного скана подобного содержания. Существуй несколько подобных примеров — каждый из них цитировали бы с превеликим удовольствием. У меня есть некоторый опыт подачи заявок в вышестоящие инстанции, поскольку я в советское время соучаствовал в разработке нескольких автоматизированных систем управления технологическими процессами (я руководил написанием их программной части), и оборудование, нужное для таких систем, в ту пору не продавалось свободно, а закупалось через систему централизованного снабжения. По этому опыту я знаю: если начальник удовлетворяет твою заявку с превышением хоть по одному пункту, это означает, что больше он ни одной твоей заявки на данную тему не удовлетворит ни при каких обстоятельствах. Такой опыт позволяет мне предположить: у Иосифа Виссарионовича не было оснований отказать в этой заявке впрямую, но он на бюрократическом языке дал понять, что в дальнейшем, если предъявят ещё хоть одну заявку, он изыщет какие-нибудь иные способы отказать — вплоть до служебного расследования в отношении тех, кто эту заявку подаст. Конечно, это страшновато звучит — по сути, подставить двести человек под угрозу смертной казни только ради такого бюрократического намёка. Но другого-то средства в его распоряжении действительно не было. Так уж были тогда устроены взаимоотношения уровней власти. Если понимать, как вообще выглядела реальная система управления и в те времена, и намного позже, а не рассуждать о единственном всесильном тиране, то такие вещи становятся понятны довольно скоро.
Вообще достаточно одного изучения заявок на лимиты, чтобы убедиться в неоднородности тогдашних событий и их мотивов.
Из нескольких регионов прислали заявки, исчисленные до одного человека, и в дальнейшем — даже несмотря на некоторые намёки непосредственно из центрального аппарата народного комиссариата внутренних дел — дополнительных заявок не представляли. Прислали заявку, что у них, скажем, 657 человек идут по второй категории и 214 — по первой, и всё! Ясно, что люди действительно порылись в делах, нашли всех, на кого есть серьёзные подозрения, но нет однозначных улик, решили эти дела закрыть, воспользовавшись разрешением сверху, закрыли их, и больше им ничего не надо.
А были регионы, где заявки округлялись до сотен и даже до тысяч. Особо отличался этим Никита Сергеевич Хрущёв. Причём у него в заявках числа даже толком не сходились. Скажем, вторую категорию присылает с округлением до сотен, а первую — с округлением до тысяч. Ясно, что единственный источник таких чисел — потолок служебного кабинета.
Вообще же в числе лидеров по количеству арестованных и казнённых в расчёте на душу населения — регионы, которыми руководили Эйхе, Хрущёв и Павел Петрович Постышев. Так вот — именно Эйхе и Постышев первые, кого Хрущёв объявил невинными жертвами кррррровавого тирррррана ™ Сталина.
Но дополнительные лимиты — это ещё не всё. Очень тяжёлую роль сыграло то, что в чрезвычайной обстановке всегда появляется очень много всяких желающих свести свои счёты чужими руками. Чем мутнее вода, тем крупнее рыба, которую можно там выловить. Такие вещи, как рассказы о доносах ради получения комнаты соседа в коммунальной квартире, к сожалению, не преувеличение — было и такое. В двадцатые годы следователи легко распознавали подобные трюки и, как правило, карали самого доносчика за ложный донос. Но в чрезвычайных обстоятельствах — когда открытым текстом с самого верха, из Центрального комитета правящей партии, сказано, что заговор есть и нужно его немедленно раскрывать любой ценой, любыми средствами — следователь, естественно, вынужден принимать во внимание даже откровенно нелепые доносы. Кроме того, партийцы стали сами сводить счёты друг с другом. Если первый секретарь регионального комитета партии знает, что второй секретарь метит на его место и давно ведёт ради этого интриги с центром, надо быть очень хорошим человеком, чтобы не воспользоваться случаем для объявления этого второго секретаря преступником.
Все дела должны быть внутренними
Ещё важное обстоятельство, о котором, похоже, не знал практически никто даже в самом политбюро — это так называемая евдокимовщина. Её сейчас подробно исследует Лев Рэмович Вершинин, так что в ожидании результата его трудов опишу только главное. Большая группа работников центрального аппарата народного комиссариата внутренних дел (и, вероятно, сотрудников на местах) во главе с Ефимом Георгиевичем Евдокимовым считала: раз через наш комиссариат проходят все ключевые сведения о жизни в стране, раз мы больше всех знаем об опасностях, угрожающих стране — значит, и наша роль в управлении страной должна быть первоочередной и решающей. Правда, Евдокимов ко времени Большого Террора уже не работал в наркомате внутренних дел — с 1934-го он возглавлял (в пересчёте на наши деньги) примерно наш нынешний Краснодарский и Ставропольский край. Кстати, Шолохов очень красочно описал Джугашвили, какие безобразия творились во время коллективизации и хлебозаготовок на Дону — в то время руководил этим краем как раз Евдокимов, и этого достаточно, чтобы понять, какую угрозу представляли его идеи для страны. И хотя в 1937-м Евдокимов уже не работал в наркомате, но работали очень многие, кто разделял его представления о хорошем управлении страной. Кстати, Евдокимов расстрелян 1940.02.02 — в ходе Большой Чистки, о которой я подробнее скажу ниже — и, понятно, реабилитирован в 1956-м.
Правда, почти за год до начала Большого Террора — 1936.09.26 — на пост комиссара внутренних дел вместо Еноха Гершоновича Иегуды (Генриха Григорьевича Ягоды) назначен Николай Иванович Ежов — до того секретарь Центрального комитета. Кстати, в этом отношении Ежов равнялся Джугашвили, ибо по настоянию самого же Джугашвили в 1934-м — на XVII съезде партии — пост генерального секретаря был упразднён, а вместо него было введено просто несколько секретарей со вполне равными правами. Понятно, на практике к Джугашвили прислушивались больше — но не потому, что у него были какие-то особые аппаратные права, а просто потому, что он гораздо чаще коллег предлагал правильные решения. Ежов отличался невероятной аккуратностью и исполнительностью. Потому именно его и назначили с задачей разобраться, кто и что именно накосячили при Ягоде, и навести порядок в делах. Ежов действительно всерьёз начал наводить порядок в делах. В частности, он ввёл систему формальных критериев для возбуждения дел по статье «измена Родине». По его распоряжению требовалось три доноса от не зависимых друг от друга людей (причём реально не зависимых: известны случаи, когда Ежов отказывал в возбуждении дела, потому что выяснялось наличие каких-то связей между доносчиками) либо два показания от ранее арестованных. Почему показаний требовалось меньше, чем доносов? Потому что всем известно: за групповуху дают больше. Поэтому любой подследственный старается, если есть к тому хоть малейшая возможность, сделать вид, что действовал в одиночку. Если человек признаётся, что действовал в группе, и указывает на подельника, то скорее всего указывает правильно — вот такая была логика рассуждений Ежова. В общем, разумная логика.
Но Ежов не имел ни малейшего представления о, так сказать, следственной технологии. Поэтому его, судя по всему, элементарно подставили. По косвенным данным похоже: ему подсунули несколько дел, содержащих все указанные им формальные признаки, но, по сути, совершенно липовых. А он, не имея опыта следственной работы, конечно же, не мог этого понять. Утвердил дела, а после этого ему сказали: с твоей подачи убиты такие-то ни в чём не повинные люди, ты теперь убийца, и тебе теперь одна дорога — с нами. Кто именно мог такое устроить? Трудно сказать однозначно. Скорее всего, это был Михаил Петрович Фриновский — первый заместитель народного комиссара внутренних дел, начальник пограничных войск и рьяный сторонник Евдокимова.
К сожалению, это всё лишь косвенные предположения — достоверных документов на сей счёт, естественно, нет. Известно только, что к концу 1937-го года у Ежова натуральным образом поехала крыша, и он удерживался от прямого попадания в Кащенко только лошадиными дозами спирта, кокаина и гомосексуализма, хотя ранее ничем из этого не увлекался. Естественно, в революционные годы он всё это пробовал (тогда многие так пробовали), но не увлёкся, а тут по полной программе пошёл. Кроме того, известно, что он начал собирать полномасштабное досье на Джугашвили и Скрябина. Вячеслав Михайлович Скрябин — Молотов — был в то время председателем совета народных комиссаров — то есть, в отличие от Джугашвили, прямым и непосредственным начальником Ежова — и мог отдать распоряжение о его отстранении от должности. По-видимому, Ежов рассудил, что может остаться в живых, только если некому будет с него спросить за всё, что он натворил. Кстати, у него были вполне реальные шансы на арест тех же Скрябина и Джугашвили, потому что тогда вовсе не гарантировалось, что именно премьер или первый секретарь выигрывают всегда и при всех обстоятельствах. Что могло произойти на пленуме — я уже говорил. Приведу ещё один пример из другой страны. В Чехословакии в 1951-м году столкнулись и погрызлись между собою тогдашние президент Клемент [отчество неизвестно ввиду рождения вне зарегистрированного брака] Готвальд и первый секретарь Рудольф Шимонович Зальцман (он перевёл свою фамилию на чешский — Сланский, то есть Соляной). По нашим современным представлениям, при таком раскладе первый секретарь должен был съесть президента даже без масла и соли. А фактически именно первый секретарь признан изменником и 1952.12.03 казнён (президент пережил его всего на три месяца: 1953.03.14 — через несколько дней после возвращения с похорон Джугашвили — умер от разрыва аорты). Так что расклады были возможны всякие.