«Беги отсюда, беги!»

Что значит попасть в плен в XXI веке

Все равно что мертвые

Лилия Родионова — член комиссии по делам военнопленных ДНР. Я прихожу к ней со списком фамилий украинских военнослужащих-контрактников, пропавших в августе. «Таких не было» — ответы, полученные в казачьей части в Свердловске, где, по информации матерей, могли находиться солдаты, в СБУ Донецка и других подразделениях ДНР и ЛНР звучат одинаково. Матери пропавших утверждают, что их детей вывезли на территорию России сотрудники ФСБ. Каждый раз я передаю им: из моих поисков ничего не вышло, а они спрашивают: «Почему мы не можем найти наших детей?»

— Ременюк… — Лилия читает фамилии из списка. — Ременюк — «двухсотый». Уже и мама его об этом знает. Они просто смириться не могут. И ДНК совпадения есть. Но родители все равно не верят. Ну, вот я каждый день разговариваю с одним отцом — пятнадцать лет его сын проработал в Москве, приехал в отпуск домой, буквально сутки побыл, в шесть утра пришли, мобилизовали. У него были берцы какие-то особенные. Отцу предложили опознать по берцам, но он не согласился. Ему сказали: «Не хочешь забирать этого, бери того». А есть у меня история, где три раза сошлась ДНК, но мать не согласилась с результатами. Мама же знает своего сына. Если у взрослого человека не было зуба, то он и не вырастет. А ей отдают тело с зубом. «Позвольте… зуб не вырастет… Не возьму». «Как не возьмешь? ДНК совпала. Забирай».

— Вы хотите сказать, что это подтасованные результаты совпадений по ДНК?

— Я не знаю. Мне трудно судить, что там происходит. Но я сталкиваюсь с тем, что люди не верят в смерть своих детей, даже если есть совпадение ДНК. А с матери Ременюка мошенники уже порядка 50–60 тысяч гривен содрали. Обещали, что они его привезут. С чего все началось? Якобы их российские солдаты взяли в плен. У меня был список — сорок человек. И Ременюк в нем, и Карпов, и Олег Чиж. Матери утверждали, что якобы они находятся в Лефортове. Подождите… «Твой сын кто?» — «Слесарь». — «Твой сын кто?» — «Учитель». — «Твой сын кто?» — «Водитель». Кому они нужны в Лефортове? Они рядовые — кому-то интересны? Никому. Их там, конечно же, нет. Были единичные случаи, когда раненых из Иловайского котла вывозили на Россию. Сюда до Донецка везти — 80–90 километров, и еще обстрелы. Ближе было в Россию, в ростовский госпиталь. Были случаи, когда мы вывозили сюда семьи ребят, попавших в плен, а отсюда отправляли на Россию, чтобы парень больше не шел воевать. Потому что он этого не хотел. Но чтобы насильно держали в России — это чушь. Потом появилась версия, что они проданы в рабство чеченцам. Все экстрасенсы как будто сговорились, утверждали, что видят, как ребята работают в тяжелых условиях на кирпичных заводах, а рядом вода. Потом начали появляться другие версии: работают они в копанках, в шахтах. Да какие копанки?! Тут они уже все развалились. Тут самим шахтерам работать негде. Чушь! Теперь другая версия: они чуть ли не на Северном Ледовитом океане лед рубят, не знаю, для чего. Потом: что в Крыму на виноградниках работают. И еще… Есть списки небезызвестного Рубана. (Украинский генерал-полковник Владимир Рубан известен своей посреднической деятельностью при обмене военнопленными. — «РР».) Без вести пропавшие у него числятся в плену.

— Почему?

— Я не знаю.

— А без вести пропавшие — это все равно что мертвые?

— В 90 процентах случаев. Есть еще места, где, возможно, находятся захоронения. И мы до сих пор их поиск не прекращаем. Мы и вчера собирали останки… В Луганске судмедэксперт мне рассказал: он живет в Хрящеватой, и как раз когда там все эти бои шли, пришли к нему представители ВСУ и попросили бензина. «Зачем?» — «Тела надо сжечь». — «Подождите! Что ж вы делаете? Жечь нельзя. Потом ДНК нельзя будет взять». — «А трупный яд?» В общем, рассказали ему эти мифические истории о том, что все заразятся трупным ядом и умрут. «Закопайте! Жечь нельзя! То, что в земле, и семьдесят лет пролежит, а ДНК все равно извлечь можно будет». А из того, что сожгли, уже не извлечешь.
Кто узнает обгоревшего

— На той стороне людям сложно представить, что когда взрывается боекомплект, от танка ничего не остается. Металл раскаляется докрасна и плавится, течет, как смола. Какое там тело? Все спекается до вот такого вот кусочка, — показывает кулак, — и из него материала не получишь. Там можно только экипаж к номеру танка привязать. По-другому — нет. У меня тут одна женщина требовала и требовала «повернути сина»: «Де ж він є? Серед пленних немає, серед загиблих немає». А где он? Ну, где он?! Старобешевский район. Там на проводах и на деревьях куски тел висели. Разрывало тела на части. Вчера в Углегорске были. Выкопали фрагменты. Ребята с украинской стороны забрали, а выехать не смогли, потому что обстрел. Здесь переночевали, а сегодня утром мы их уже туда отправили. Они вчера, конечно, шок от обстрела получили… Ну, и лисы с собаками в оврагах все растащили. А еще мы сталкиваемся с тем, что украинская сторона забирает только то, что хочет, а чего не хочет, то бросает.

— А чего не хотят?

— А вот в Новогригорьевке ребят собрали и в окопах прикопали. Приехал офицерский корпус. Чангар — позывной этой женщины. Что можно будет узнать, она забрала, а обгоревшее — фрагменты, руки, ноги — они там бросили. Кому нужен обгоревший? Кто его узнает?

— А вы зачем их взяли?

— Чтобы отправить на Украину.

— То есть вы берете сгнившие куски тел, загружаете в машину и отправляете?

— Конечно. В Чернухино, когда люди начали возвращаться в разбитые дома, находили там просто кусочки черепа. Мы складывали в пакетик и отправляли.
Обращайтесь в военкомат

— Чиж Олег… С его сестрой мы долго перезванивались. У этой девочки был только брат, больше никого. И она одной из первых начала: «Чиж Олег! Пропал Чиж Олег!» Мы начали спрашивать: «Кто видел Олега Чижа?» И один из пленных назвал себя этим именем. Но на той стороне выяснилось, что это обман. А когда его спросили, почему он так сделал, ответил: «Я слышал, что его все ищут, и подумал, если я скажу, что это я, то быстрее домой попаду». Этот пленный врал, а мы считали, что Олег Чиж жив. В поисках Олега Чижа мы прошли все этапы: Лефортово, Чечня. А уже было совпадение ДНК стопроцентное.

— Извлеченное из останков?

— Да. Он где-то то ли на Саур-Могиле погиб, то ли в Степановке. И жетон его нашелся, и крестик индивидуальной работы. Но сестру долго на той стороне уверяли, что он в плену там-то и там-то. Думаю, что скорее всего они так пытаются скрыть потери. У нас был пленный Николай Сурменко из Херсона. Мы долго общались с его мамой. Он чернобыльский ребенок, весь больной, у него сахарный диабет, он вот такой вот, — показывает рукой расстояние от пола в метра полтора.

— А почему он пошел воевать с такими проблемами?

— А там не спрашивают. Там есть мобилизованные без пальцев рук. Есть с инфарктами… Да, Ярослав, — отвечает на звонок. — Сейчас занята, давайте через полчаса… Это с украинской стороны звонят, — поясняет Лилия. — Союз «Народная память». Мы с ними по пленными работаем… Так вот у матери Сурменко сердце болело за то, что ее сын здесь, но она боялась и того, что его повторно мобилизуют. А все село смеялось над ней: не верили, что ее сын на войне. Говорили: «Да ты спрятала его где-то». А когда он вернулся из плена домой, собрали 5 тысяч гривен ему на лечение… А был у меня случай, когда женщина из какой-то глухой деревни Западной Украины, которая не знает, что такое мобильный телефон, нашла где-то списки пленных Рубана. В них ее сын числился двести каким-то. Она отсчитывала по ним количество уже освобожденных. Кто-то ей дал телефон, набрал мой номер, и вона каже: «Будь ласочка, видпусти мого синочка до дома». — «А почему мы его должны отпустить?» — «А у нього завтра день народження. Дев’ятнадцать рочкив ему буде». — «У нас его не было и нет». — «Як же так? Вин же в списках Рубана». И она понять не могла, что ее сына нет. Его совсем нет. Понимаете? Я им всегда говорю: обращайтесь в свой военкомат. Ведь это же они пришли и забрали вашего сына. Они за него отвечают. Может, они какой-то запрос сделают. Но знаете, как к матерям относятся там, на Украине… Один только командир из Иловайского котла каждый день звонил мне: «Как там мои ребята? Этот? А этот?» Он не требовал: «Отдайте!» Он просто про каждого спрашивал, и я вместе с ним уже выучила все их фамилии. Это был единственный командир, который интересовался судьбой своих ребят. Единственный!

— Сейчас у вас есть пленные?

— Есть. Мало, но есть. На обмен пойдут. Я сама к пленным часто захожу. У них есть телефоны, они звонят своим родственникам. Там есть медпункт, оказывается любая помощь. Но раненых мы стараемся сразу отдавать. У нас был парень из Дебальцево. Он ехал на такой машинке с маленьким кузовом — раненых они вывозили. А холодно ж было. Попали под обстрел на трассе Артемовск-Дебальцево. Те, кто в состоянии был ходить, они… бросили раненых. А с этого парня сняли обувь и часы: «Тебе больше не пригодятся». Раненые еще стонали, но к вечеру все утихло. Он сидел с лейтенантом в кабине. Лейтенанту двадцать два года. Тоже раненый. Лейтенант ему говорит: «Прижимайся ко мне, пока не замерзли». Потом лейтенант умер, и он грелся об него, пока тот не остыл. Трое суток он вылезал из кабины и лизал снег, но потом уже не смог залезть обратно, так и остался на снегу. Когда пришли ополченцы и подняли его, он подумал, что это ангелы.

— Как они поняли, что он живой?

— Стонал. Они его сюда привезли обмороженного. А я вам не сказала, что он сам медик, хирург. Давление у него уже по нулям было, тело окоченело. Мы быстро с той стороной связались: «Готовьте самых лучших докторов!» Хотели сохранить ему руки. Но правую он потерял.
Политика на зоне

— У вас есть информация о том, как обращаются с пленными ополченцами?

— Плохо, но мы не мстим. Мы просто хотим, чтобы там нас услышали и поняли: мы люди, и мы хотим по-людски. У кого есть разум, до того дойдет.

— Вы не мстите, потому что против насилия или только для того, чтобы вас услышали?

— Чтобы не причинять насилия никому! Они должны нас услышать: нельзя поступать так! Так звери не поступают! Правда, гражданские после плена берут в руки оружие. У нас тут был один вор в законе, огромную зону держал. Он сам из Дебальцево. После обстрела вышел посмотреть, цел ли дом, его сразу повязали как сепаратиста. Потом нам его всунули — на обмен. И он, освободившись, сразу же пошел в ополчение, хотя у них на зоне действовал принцип: мы ни за красных, ни за белых, зона — вне политики. Хотя сейчас уже и зона в политике. Когда наших людей осуждают за сепаратизм и бросают на зону, там над ними очень жестоко издеваются зеки.

— А им-то что?

— Но они же зеки с той стороны. Не знаю, что им, но это вот так. Хотя и другой случай вам расскажу. Гражданские попали в плен под Снежным. Их держали на Краматорском аэродроме в ямах с трупами, и один из этих мальчиков после попал в Полтаву на зону к зекам. Это тоже у них такая воспитательная работа — кидают к зекам. Этого мальчика там жестоко били, а когда туда же кинули второго, Алексея Жукова, тому уже выбили все зубы. А у него сахарный диабет. Так вот у него сахар повысился, он начал в кому впадать. Тут смотрящий узнал об этих двух осужденных за сепаратизм, и издевательства моментально прекратились. Дошло даже до того, что зеки ему еду пережевывали. Всего очень много разного происходит.
Плен возле дома

— Я и сама в плену на той стороне побывала. В июле 2014 года. Я начала ездить в Славянск, вывозить оттуда и раненых, и гражданских с инфарктами и инсультами. Брала всех, кого только можно было запихнуть в скорую. Потом начала ездить в Снежное. Ехала в Мариновку забрать украинского раненого и привезти его сюда, в Донецк.

— Почему вы решили из-за украинского раненого рисковать жизнью?

— А какая мне разница? Мы целый день вывозили раненых из Снежного. И потом вот этот один остался. Его надо было перевезти в больницу. А уже темно было, и мы заехали на украинский блок-пост. Откуда он только там взялся? Скорую расстреляли. Как мы живы остались, непонятно. Мы позалезали в такие ниши… не знаю, как мы в них вместились.

— А кто стоял на блок-посту?

— Пограничники, я так полагаю.

— Но украинские пограничники вроде не бьют и не обижают?

— Они нас и не били. Они даже колебались, что с нами делать. Может, отпустить? Я когда вылезла из скорой в медицинском костюме, они матом: «Медики!» — «Да, медики. Было бы странно, если бы в скорой ехали не медики». Машина ехала с мигалками, нас издалека было видно. Но они стреляли от страха, думали, что мы диверсионная группа. Наконец после долгих колебаний они решили нас по этапу отправить. Привезли в Успенку, оттуда — в Солнцево Старобешевского района. Там уже начали применять силу. Оттуда на вертолете отправили на краматорский аэродром.

— Применять силу — это что значит?

— Били прикладом. До сих пор плечо болит. Раздевали догола. Правда, не знаю зачем. Ползти заставляли по земле от вертолета к стенке, имитировали расстрел.

— Вы ползли?

— Я не ползла, остальные ползли с мешками на голове. А меня вели. Нас били прикладами.

— Что вы чувствовали, когда вас раздели? Стыд?

— Ничего. У меня мешок на голове был. Полное опустошение. Меня потом спрашивали: «А ты молилась?» Я говорю: «Да. Господи, помоги. Больше ничего». Ну, им почему-то нравилось это делать. Мне тяжело было раздеться. Конечно. Но потом я подумала: если вам это нравится, если вам этого хочется, то наслаждайтесь. Потом разрешили одеться. А мешок не снимали.

— Значит, вы их не видели?

— Не видела. Я только кроссовки у одного в Солнцево видела, больше ничего. Только голоса их слышала. Потом отвезли нас в Изюм. Там милиционеры были, и они тоже: «Вы ж медики, вас-то за что?» Воды нам принесли, потом хлеба с чаем и в камере закрыли. Оттуда отправили на Харьков в СБУ. Там мы в машине долго ждали, и завязался с охранявшими разговор. Хотя разговаривать было запрещено. Но один из них сказал: «Я сам родом из России. Я на Майдане в “Беркуте” был». — «В “Беркуте” был? А что ж ты тут делаешь?» — «А я остался верен присяге». — «А кому ты присягу давал?» — «Народу». — «Ну, вот я — народ. Вот я сижу перед тобой с наручниками и мешком на голове. Я ж народ». — «Но ты ж сепаратистка». — «А ты знаешь, почему я сепаратистка? Потому что когда Майдан стоял, я каждый день работала. Вечером бежала домой с работы, включала телевизор, чтобы узнать, что происходит. И вот когда вас начали цепями бить, когда вас начали жечь, я вышла на митинг и кричала… Нет, я не кричала «Хочу в Россию!», я кричала «Слава “Беркуту”!» Мы не знали, как еще вам помочь. Мы просто кричали, чтобы вы знали, что мы — с вами. А теперь ты как хочешь, так с этим и живи!» И когда меня уводили, он взял и по руке меня погладил, потом поймал мою руку в наручнике и дважды ее пожал. Все.

— Это рукопожатие вошло в копилку ценных для вас жестов?

— Пусть это в его копилку входит! Если он живой остался, пусть сам думает! Российский МИД сделал о нас запрос в Харьковское управление СБУ. Ему ответили, что нас там нет. Мы ведь там нелегально находились, без документов. Мне приписывали, что мои отпечатки пальцев, которых у меня никто не брал, найдены на четырех гранатометах. А потом пошли разговоры: «Их уже ищут». Вот это радость была — нас ищут. Тогда уже перестали бить так откровенно. В Солнцево моя мама живет. От того места, куда нас привезли, до дома, в котором я родилась, — десять километров через поле.
Существо без ничего

— Тогда мы подарили амулет одному украинскому офицеру. Не знаю, жив ли он, в Старобешево потом было очень жестко.

— Зачем вы ему подарили амулет?

— А если бы не он, нас бы убили. Там еще какой-то батальон стоял. Они все говорили по-украински. И когда вот этого офицера забрали на обед, они к нам подошли, размовляли на такой западенской мове. Вот эти уже начали пинать: «Ты, фашистка, пришла на мою землю». — «У меня тут мама живет! А ты тут откуда?!» Офицер вернулся, увидел это, всех разогнал и поставил свою охрану, запрещал подходить к нам и вступать в разговор. А так кто знает, чем бы это кончилось. Запросто могли изнасиловать и покалечить. Без вариантов. Они злые были. Это происходило с 23 на 24 июля, а с 21 по 22 там они сами себя постреляли. Получилось как — у них там большая часть стояла в Каштах. Этого населенного пункта даже на карте нет, а сейчас многие мне звонят — их дети в Каштах и пропали. Им обед и ужин на вертолетах привозили. А в Солнцево, — Лилия рисует схему на листке, — тут вот высотки стоят, тут речушка маленькая, а дальше — уже село. И вот они оттуда почему-то начали по этой части стрелять. А эти стали туда стрелять. И перестрелялись до такой степени, что землю выжженную только оставили. Я знаю потому, что нас кинули в воронку, я там рукой трогала. Там раньше клубника росла — я же местная, я знаю. А теперь только зола оставалась.

— А зачем они в своих стреляли?

— Ну, такое у них часто происходит. Раньше это было нечаянно, потому что у страха глаза велики. Кто-то где-то выстрелил — и начинается. В Краматорске так же потрепали тогда 95-ю аэромобильную бригаду. Нам говорили: «Мы вас отдадим 95-й. Они сейчас злые. Они с вами расправятся». Текст — дословный. Вы спрашивали, представляла ли я себе их. Да, одного представляла. Высоким, с таким вот носом, — показывает загнутую линию.

— Вы сейчас рисуете образ какого-то Мефистофеля.

— Он был очень жестокий. Очень. И размовлял на чистой западенской мове. Но когда мы сидели в машине, подошел к нам такой, судя по голосу, молоденький-молоденький паренек. Начал совать мне кусочек шоколадки в руку: «Їсте… Їсте…» Шепотом говорил, боялся, что услышат. «Їсте… Їсте…»

— Вы чувствовали себя жертвой?

— Да.

— Вы чувствовали себя униженной?

— Да. Я чувствовала бессилие. Чувствовала себя существом без прав, без ничего.
Уже не враг

— Вы пожалели о своей деятельности?

— Нет. Нет, конечно. Я ездила в Северск, вывозила раненых из больницы. Приехала, а электричества нет, по-темному на-шли эту больницу. Медсестричка оттуда звонила, просила забрать раненых. А когда мы уже оттуда выехали, она снова позвонила и сказала, что через полчаса за-шли туда нацики (бойцы Национальной гвардии. — «РР») искать раненых. Мы когда их сюда в Донецк везли, они не верили, что кто-то мог за ними приехать. А потом через два месяца позвонил отец одного из них и спросил: «Такого-то помните?» — «Да, помню». — «Он погиб». Как я могу о чем-то жалеть? Да, до всех этих событий у меня была хорошая работа, кошка, собаки.

— Где они теперь?

— Мой дом долго был на оккупированной территории. 7 августа в ночь, а тогда еще и электричества не было, я заехала домой. Была я там ровно семь минут. Меня встретила мама. Я погладила собак, погладила кошку. И уехала. Собаки после этого отказались есть. За ними — кошка. Все они умерли. И нет у меня теперь ни собак, ни кошки… Раньше у нас в семье ужин был в семь часов, скатерть на столе, цветы. Я не знала, что смогу спать в палатках, есть из чего попало и что попало. Жить без денег. Обходиться без косметики. Без всего того, что раньше казалось мне нужным.

— За год находящиеся тут стали свидетелями ужасающих событий. Таких, которые не могут происходить даже в самом страшном кино. Почему все это случилось?

— Мы в Донбассе — все равно что микробы, блохи. Кому мы нужны? Тут другие силы задействованы, они огромны. Все случается тогда, когда этому надо случиться. Я все-таки думаю, что Советский Союз — это было хорошо. Людям тут не нужна никакая Новороссия, никакая Россия. Люди хотят вернуться в Союз.

— Чтобы обрести если не равенство и справедливость, то хотя бы идею о них?

— Я акушерка. Я принимаю роды с 1985 года. Я помню, что о многом плохом мы узнали после распада Союза. У меня было много-много родов. Прошло время, и я начала принимать роды у тех, кого принимала в родах.

— И что вы чувствуете, когда сейчас собираете кусочки от тех, кого, возможно, принимали в родах?

— Я видела много убитых… Даже когда я вижу незнакомого, мне тяжело… Вот был случай у нас. Позвонила мама Харитонюка. У нее пропал сын. А через два-три дня я поехала в Логвиново, там холмы такие, линия высоковольтных передач. И танк разбитый стоит. Мальчик-ополченец показал мне захоронение. Он в воронке украинского солдата похоронил. А я смотрю, на табличке написано: «Харитонюк». — «Ой, а его мама искала». Он спрашивает: «А сколько ему лет?» — «Не помню. А тебе сколько?» — «Двадцать один. Я его похоронил». То есть во время боя он похоронил его в воронке. Холмик сделал, нашел палки, связал крестик, еще и табличку потом подписал, шлем сверху надел. «Вот он — враг. А ты так сделал. Зачем?» — «Не-е-ет, он мне уже не враг. А вы скажете когда-нибудь, сколько ему лет?» — «Скажу». А тут мама опять на связь выходит. Девятнадцать лет ему было — танкисту этому.

— Люди не хотят убивать друг друга?

— Нет, конечно. Мы пленных недавно на обмен повезли, — рассказывает Лилия новую историю, — и «двухсотых» отдать тоже. Там окопы такие узкие на украинском блок-посту. Я вышла из машины. Темно. Чуть на голову одному солдату, сидевшему в окопе, не наступила. Они: «Мы не в курсе про обмен». — «Сейчас я свяжусь». А связи нет. А из окопов уже человек двадцать вылезло, и все возле меня крутились — им интересно было. Один мальчик подходит ко мне: «А скажите, это правда, что у вас там дети раненые?» — «Конечно. И раненые, и без ножек, без ручек, без глазок остались». — «А вы не обманываете? Это правда?» — «Правда». Тут приезжают с нашими. Я-то четверых привезла. А тех оказалось восемь. И они: «Нет, тогда отдадим только четверых». Так вот, когда меня к стенке расстреливать ставили, у меня руки так не тряслись. Хорошо, было темно, и они этого не видели. Я не понимала… Вот они передо мной со связанными руками, с мешками на головах. Мне можно только четверых забрать, а остальные? И я там блефовала вовсю.

— Как?

— Где-то шутила, где-то кого-то обняла. «Я ж вам троих везла, а четвертого — в подарок. И вы мне подарок сделайте». Когда всех отдали, я, чтобы быстрее оттуда уехать, пока не передумали, сама схватила эти мешки с «двухсотыми» и перекидывала их в другую машину. Потом пошла возвращать фонарик, который они мне одолжили, и тот же мальчик ко мне тянется из темноты: «Скажите, а что мне теперь делать?» — «У-уходи! Убегай, пока ты живешь. Беги отсюда, беги!» Вот этот мальчик — в моей копилке. Его я буду помнить… А что будет с нашими людьми с той и с этой стороны после войны… Они же как собаки, попробовавшие кровь. Потом с такой собакой очень тяжело совладать. А с людьми еще труднее. Особенно с женщинами. Если она пошла с оружием убивать, то стала крайне жестокой и опасной. Для нее война как алкоголизм. Я видела таких женщин. Меня спрашивают: «А если бы у тебя тогда было в руках оружие?» Я не знаю, как повела бы себя я, но мне кажется, я не могу убить. Ну не смогу я убить. А мне еще говорят: ты должна их ненавидеть. Подождите… Почему я должна кого-то ненавидеть? Я всегда пытаюсь понять человека и найти ему оправдание. Ведь он все равно чем-то руководствовался и право выбора имел. Может, где-то он чего-то не понял, а может, где-то чего-то не понимаю я… Но я не ненавижу.

Марина Ахмедова

Батькивщина не забудет. Уже забыла

Невзирая на все события, что стремительно захватили нас в свой бешеный водоворот в последние месяцы, потерю штаба отряда, первые жертвы и позорное бегство с мест дислокации наших подразделений, к войне мы оказались не готовы. Не готовы от слова «совершенно».

Чего греха таить, мы до последнего верили, что все это страшный сон и все мы вот-вот проснемся. Однако у войны были свои планы на нас.

После нашего драпа из Луганской области разрозненные и деморализованные остатки подразделений собрали под Харьковом, где из нас пытались сформировать сводный пограничный батальон. Затея, как и все прежние, провалилась с пылью и грохотом.

Как всегда, главной проблемой оказался человеческий фактор. После того, как под Харьковом нас – сбежавших из-под Луганска – сумели собрать в одном месте, появилось командование отряда. То самое, что бросило нас умирать под первыми пулями ополчения.

Снобизм и хамство панов стало поистине запредельным, ведь к тому моменту наша украинская пропаганда уже сделала из них героев обороны Луганска, а кое-кому уже успели навесить медалей. Обращались с нами, как со скотом.

Мало того, что в полях, где нас собрали, не было вообще ничего, и жили мы в машинах, на которых убегали из своих комендатур, в них же питались и мылись, так еще к нам на постоянной основе прикрепили идеологически проверенных граждан из ПС, сплошь выходцев из майданных сотен.

В дополнение к тому, что наше же командование не считало нас за людей, всех нас без разбора стали вызывать на импровизированные проверки нашей лояльности и причастности к «сепаратистам». Если с нами, офицерами и выходцами из других регионов Украины, все ограничивалось длительными беседами и моральной «накачкой», то для всех наших прапорщиков и сержантов, а они на 90% были из Донбасса, начались черные времена.

Их отстранили от службы, в лицо называли «сепаратистами» и «москальскими предателями», многих по ночам выволакивали из машин и палаток, надевали на голову мешки и, пиная ногами, требовали признаться в «сепаратизме». Стоит ли удивляться, что буквально через две–три недели у нас остались лишь единицы таких военнослужащих?

Да и те, кто остался, были малолетними маргиналами без жен и детей, выходцами из самых проблемных слоев общества, теми, кому некуда и незачем возвращаться домой.

Качество тех, кого нам прислали в качестве усиления, также не выдерживало никакой критики. Во-первых, возраст этих, прости господи, солдат варьировался от 18 до 59. Во-вторых, это были почти сплошь выходцы из умирающих деревень со всей Украины, в которых военкомы вылавливали будущих героев чуть ли не с собаками. На войну отправили самую бессловесную и вымирающую часть населения.

Между собой мы называли их «аватарами». Не по причине невероятной преданности украинской Пандоре, а исключительно потому, что трезвыми они не бывали в принципе. Пьянство достигало таких масштабов, что однажды из соседнего села местная бабулька принесла на КПП завернутый в рушнык автомат, который наши «аватары» выменяли накануне на бутыль самогона.

При этом все сокрушалась, на что он ей. Сами же «аватары» рассказывали нам совершенно жуткие вещи о том, как проходила их подготовка перед убытием в Донбасс. К примеру, в киевской учебке «Десна», в которой они проходили подготовку, обучение расчетов автоматических минометов «Василёк» проходило без использования БК.

Опять же от слова «совершенно». Выглядело это так. Минометную батарею буксировали на полигон, где она занимала огневые позиции. Производилась рекогносцировка, распределение секторов огня, наведение. А потом кто-то из расчета громко орал: «Бабах!» – а другие начинали передавать данные «попадания» и, соответственно, вносили поправки в прицеливание.

При обучении расчетов ЗУ-23 курсантам разрешали стрелять только в присутствии проверяющих из Киева, на все остальные стрельбы БК предусмотрен не был. Из восьми расконсервированных Газ-66 на ходу были только два, да и те исключительно благодаря тому, что водители покупали все за свои деньги.

Из пяти купленных за границей 2С1 «Гвоздика» завести двигатель можно было только на двух. Только завести двигатель, потому что вся внутренняя начинка в них сгнила или была уничтожена мышами. Зампотех учебки даже не скрывал, что ему нужно, чтобы эти самоходные артиллерийские установки любым способом доехали до зоны «АТО», где их просто взорвут свои же, а потерю техники спишут на налет «сепаратистов».

То есть изначально их готовили на списание и распил денег, а не в помощь нам! Результаты такого подхода со стороны командования, руководства страны и всех, кто бил себя в грудь копытом в дальнем тылу, были соответствующими.

Нас перебросили назад под Станицу Луганскую, расположив наш разношерстный отряд непосредственно «на нуле». По факту наше участие в войне свелось к наблюдению за тем, как через границу во все стороны гуляют непонятные отряды и ездит различная грузовая техника. Почему мы только наблюдали? Да очень просто.

С первых же дней нам дали недвусмысленно понять, что все наши попытки вернуть границу под свой контроль будут жестко пресекаться. При малейшей попытке выйти на перехват кого-либо на участок, занимаемый ополчением, по базе начинали молотить из минометов и «Градов», а сами наряды огнем вытесняли обратно.

При одной из таких попыток погиб мой знакомый из Харькова. Ночью наряды наблюдения доложили, что от границы в тыл движется группа пеших нарушителей границы. Наперерез им выдвинулся пограничный заслон, возглавляемый майором П. Они засели в посадке, которая шла перпендикулярно маршруту движения группы, и при их приближении открыли по ним огонь.

Самое поразительное для нас, тогда еще полных аматоров военного дела, было то, что группа слаженно развернулась и, не принимая огневого боя, ушла назад в сторону границы. А уже через пару минут посадку накрыли минометным огнем. Причем накрыли так точно, что у нас за пару минут погибли четверо, а восемь получили ранения.

Если говорить про другие места, в которых шли бои, то на оставленном нами КПП «Должанский» в районе Бирюково, куда ненадолго прорвались и закрепились части нацгвардии, в первый же день на своих же минах подорвался БТР. Результат – три трупа.

И таких случаев с каждым днем до нас доходило все больше. К примеру, для нас не было секретом, что батальон «Донбасс» был почти полностью уничтожен целых два раза. Слышать при этом бредни про то, что потерь нет, становилось просто дурным цирком.

Дальше – больше. В один из редких выходов меня ранило. Мы двигались офицерским нарядом вдоль границы. Я в головном дозоре, сзади два офицера нашей комендатуры. Спасло меня то, что расстояние между нами было достаточно большим. Я услышал только громкий взрыв, меня швырнуло вперед, больно ударив в спину.

Когда я пришел в себя, оказалось, что шедший в середине капитан наступил на мину. Меня ранило двумя осколками в спину, а замыкающему тяжело ранило обе ноги. Раньше я даже в кошмаре не мог себе такого представить. Вот ты сидишь со своим коллегой, просишь у него прикурить, потом вы делаете пару шагов – и все. Его нет, а то, что от него осталось, можно сгрузить в небольшой мешок.

Думаешь, нам сказали спасибо? Второго раненого увезли в Харьков в госпиталь, а я еще с одним легко раненным прапорщиком пошел к командиру. Да-да, тому самому. На нашу просьбу отправить нас в госпиталь на лечение этот боров посоветовал помазать места попадания осколков зеленкой!

Через девять месяцев пребывания в зоне «АТО» для нас стал возможен перевод в тыл. Заезжие киевские замполиты раздували на собраниях щеки, говорили много красивых слов о том, какие мы герои, и про то, что «Батькивщина не забудет».

Надо отдельно упомянуть, что к моменту завершения летней военной кампании почти у всех наших офицеров истекли контракты, и по закону тех, кто не подписал новые, должны были демобилизовать. Нам прямо заявили, чтобы об увольнении мы даже не думали. Его не будет ни для кого. А кто будет настаивать, того ждут разъяснительные беседы с активом «Правого сектора».

Мне и другим офицерам, «героям» войны, предложили написать рапорт на перевод в западные области Украины, где замполиты обещали всех нас направить для службы в теплые места. От подобной глупости меня уберегла отправка в киевский госпиталь на лечение после ранения и контузии.

Я просто не успел написать подобный рапорт. А двое моих друзей по старой комендатуре Свердловска написали и уехали в Луцкий отряд. По прибытии «героев» никто не встречал и не восторгался их девятимесячным подвигом.

В отделе кадров отряда им без обиняков сказали, что все теплые места давно заняты и на них не рассчитаны. В результате старшего лейтенанта назначили начальником поста, который расположен в мертвом селе, в котором не живет ни одного человека.

А капитана назначили заместителем начальника мобильной заставы, которая через пару месяцев должна убыть в зону «АТО»! На его крики, что он только с фронта и провел там без перерыва почти год, ему спокойно предложили заткнуться и сказали, что именно ему сам бог велел туда ехать, раз он уже такой опытный.

Мой собеседник выдыхает клуб дыма и тушит сигарету в переполненной до краев пепельнице. Отхлебывает давно остывший кофе. Молчим некоторое время, слушая пение ночных птиц за оградой дешевого кафе.

– Ну и что будешь делать дальше?

– Дальше? А ничего. Я свое отвоевал за глаза. На войну я больше ни ногой, да и не за кого там воевать. Если будут прессовать, то вон граница рядом, прыгну в машину – и пусть ловят «за нулем», я тут все тропы знаю.

Моторола: Все уже забыли, как прошлым летом украинская армия сожгла людей в Николаевке

Командир батальона донецких ополченцев «Спарта» Моторола в интервью изданию «Украина.Ру» о том, почему мировое сообщество закрывает глаза на преступления Киева, смогут ли жители ДНР и ЛНР жить в составе Украины и почему Моторола лично участвует в этой войне

Ему 32 года, есть жена и дочь. Он сидит за столиком на открытой террасе кафе «Легенда» в компании троих бойцов из «Спарты». Они пьют кофе. Единственное, что отличает их от остальных посетителей — автоматы на коленях и камуфляж.

Его позывной «Моторола». Я сажусь напротив него. Он смотрит на меня, а я на автомат, крепко сжатый в его руке.

— Давно тебя не видно, не слышно… Чем занимаешься, какие планы?

— У меня нет цели постоянно существовать в информационном поле. Свою часть информационной войны я уже выполнил. Сейчас у нас ОРБ — отдельно разведывательный батальон — поясняет он, — так что снимать то, что мы делаем, как бы, не резон.

— Сейчас мы занимаемся производством — он указывает на стол, где лежит оловянный солдатик с гравировкой «Взвод Моторолы в бою», — а вообще, я сегодня утром понял, что меня продают и меня покупают — и его рыжая, как донецкое солнце, борода начинает смеяться вместе с ним. Это длится несколько секунд, но потом, как по команде, и он, и она моментально становятся серьезными, — только проценты не откидывают.

Я прошу рассказать о его видении конфликта в свете всех политических событий, происходящих в последнее время.

— В самом начале войны еще в Славянске украинская армия потихоньку пробовала применять артиллерию — он особенно выделяет слово артиллерия, произнося его немного растянуто, — они поняли, что это остается безнаказанным. Сейчас они уже ничего не боятся, им без разницы.

— Все это мировое сообщество — все это болтология — все эти мирные переговоры. Тут нужны конкретные действия. Пока фашистов не остановим — ничего хорошего не предвидится.

— А почему они не боятся?

— Потому что никаких действий ответных по отношению к ним от мирового сообщества не поступает. Они (украинская армия — прим. авт.) спокойно и безнаказанно убивают мирных жителей, и с ними ничего не происходит, они не переживают.

— А ополчение переживает?

— Конечно, переживает. Переживает, потому что большая часть тех людей, которые находятся в народной армии Донбасса — это жители Луганской Народной республики, жители Донецкой Народной республики — то есть люди, которые находятся на оккупированной территории. Конечно, они переживают за свои земли, за свои дома.

— А лично ты за что переживаешь?

— Я переживаю за народ. Самое главное — я переживаю за народ. Я переживаю за то, что украинская армия безнаказанно уничтожает народ. Считает эту территорию своей. Но если она их, то естественно и народ их. Но они, тем не менее, уничтожают его. Это называется — геноцид. — в его голосе чувствуется раздражение. — Есть некоторые моменты, которые можно было выполнить, но… дабы сберечь народ, этого не стоит делать. Как-то мы стараемся ограничивать себя — говорит он про ополчение Донбасса.

— Ты можешь назвать эти моменты?

— Ну, моменты бывают разными. Вот если с нашей стороны поступит хоть какая-то провокация — пострадают мирные жители, которые вынуждены вернуться домой, дабы не бомжевать. Не бомжевать ни в России, ни в Украине. Они хотят вернуться к себе домой. Кто живет в частном секторе — у них там огороды, сады. Это ж все брошено. Кто живет в квартирах, у них брошены квартиры. Они с семьями возвращаются обратно, потому что у них нет желания быть беженцами, жить на чужой земле, существовать неизвестно за что. Просто выживать. Они хотят жить у себя дома и нормально работать. А сейчас получается так, что эти люди возвращаются, и малейшая провокация с нашей стороны может стать крахом для них. Они просто могут попасть под артиллеристский обстрел и так далее и тому подобное.

— Но ведь и ты можешь, — я спрашиваю о жене, как она смотрит на то, что ее муж каждый день идет на войну.

— Естественно, что она боится каждый раз, когда я выхожу из дома. Она за меня переживает. Потому что она не знает, чем все закончится. Вот я утром встал, вышел из дома и вернусь ли я вечером, она этого не знает. Она целый день переживает. — Его голос становится тише. Моторола опускает глаза, как будто чувствует некую вину.

— Но она мне не говорит «все хватит», она понимает, что я делаю, для чего я это делаю. Она сама родом из Славянска. Так что, в принципе, этим все и сказано.

— Сейчас вокруг тебя каждый день рвутся снаряды, свистят пули, гибнут люди, уничтожаются целые районы. Я верю, что рано или поздно это закончится. И тогда какую жизнь ты видишь для себя, для своего ребенка?

— Мой ребенок будет жить на своей земле со своим народом. Не будет людей, которые будут его считать недочеловеком, как считают украинцы. — Его глаза блестят. Он верит. — Украинская власть считает людей родом с Донбасса недолюдьми и просто их уничтожает. Просто цель — их уничтожить. Чем больше людей они здесь уничтожат, тем больше людей они сюда заселят. Людей, которые поддерживают их политику, людей, которые поддерживают их мышление гнилое. Они заселят этих людей и будут выжимать отсюда все, что только можно.

— То есть им нужны не люди, им нужна земля?

— Здесь огромный угольный бассейн, который называется «Донбасс», — Моторола произносит слово «Донбасс» так, как могут произносить только коренные жители этого региона — с гордостью выделяя каждую букву. — В него входит много регионов. Часть Ростовской области, Луганская Народная республика, Донецкая Народная республика, Запорожье. Поэтому им люди не нужны. Этот геноцид доказан еще сначала Славянска — полная блокада, применение артиллерии для города, где живут мирные жители, отсутствие каких-то гуманитарных коридоров. Если вспомнить прошлое лето, люди, которые погибли под Степановкой, Дмитровкой, Мариновкой, Которые просто хотели семьями уехать в Россию, чтоб спрятаться от этих обстрелов, их просто сжигали по пути. Сотни машин с убитыми гражданскими стояли. Все уже про это забыли, сейчас уже какие-то локальные вспышки на линии фронта освещают очень сильно, но как бы никто не возвращается к прошлому году, когда людей просто убивали пачками. Просто гражданские семьями уезжали, а они (украинские военные — прим. авт.) в танке и в БМП играли наперегонки — кто больше разобьет машин — и стреляли по ним. Сжигали просто. По Дмитровке, Степановке, Мариновке. Все забыли про Славянск. Все забыли про Николаевку. Про Николаевку уже совсем ничего не говорится. Хотя она и находилась рядом, но боевых действий там практически не велось. А в один прекрасный момент там начали применять «Пионы», «Тюльпаны», «Грады», «Ураганы», «Смерчи» — выделяет он каждое слово. — В один день разнесли полгорода. Огромное количество людей погибло. Огромнейшее количество людей — уточняет Моторола. — Про это никто не вспоминает.

— Почему?

— Сейчас все зациклились: Марьинка, аэропорт, Широкино…

— Может, зациклились, поскольку обстрелы производятся на фоне действующего режима тишины, перемирия. Как ты смотришь на то, что Донбасс останется в составе Украины?

— Люди в составе Украины смогут жить принудительно, только если — закуривает сигарету, — если нашу армию доблестную уничтожат и всех людей, которые поддерживали нас. А та малая часть, поддерживающая режим — которая останется не репрессированная — они смогут жить. В Советском Союзе как было: с одного региона перекидывали в другой и решали такие вопросы регионально на местах. Никакого сопротивления, никакого повстанческого движения. Только так. Другого будущего (с Украиной — прим авт.) быть не может.

— Видишь ли ты со стороны Украины готовность к миру?

— Когда война только началась, можно было все решить миром, если бы украинская армия взяла бы власть под свой контроль. Но украинской армии было проще уничтожить людей, чем освободить весь народ Украины от фашистов, которые пришли незаконно к власти. Они (украинская армия, — прим. ред) сделали выбор встать на сторону власти. Хотя при Кучме, в 93 году, все совсем по-другому было. Армия перешла на сторону народа. Хотя могло то же самое начаться. Просто те, кто не согласен с властью, ну, грубо говоря, несколько сотен тысяч людей, решили за миллионы, как им существовать и дальше жить, на каком языке разговаривать, что есть, что пить, как говорить, куда можно ездить и куда нельзя, кто хороший, кто плохой.

— Я надеюсь на то, что конфликт все-таки удастся урегулировать политическим путем, и военные действия остановятся. Чем тогда ты планируешь заниматься? Уйдешь в политику, может, в бизнес, останешься в армии, что-то другое?

— О политике и бизнесе речи вообще не идет. Я — человек далекий и от того, и от другого. Я не бизнесмен и не политик.

— А кто ты?

— Я простой рабочий. Я просто работаю. Работать своими руками и зарабатывать деньги — вот моя стезя. Мне другого не надо, чтобы обеспечивать свою семью. Мне не нужно стремиться зарабатывать так, чтобы быть лучше, чем другие. Вот есть уровень обычного рабочего человека. Для меня он, я считаю, нормальный.

— Что для тебя деньги?

— Если человек хочет заработать деньги, чтобы содержать свою семью, он может это сделать. Не обязательно идти в политику или заниматься бизнесом. Каждому свое. Если кто-то может заниматься бизнесом или политикой, он этим занимается, если кто-то не может — он простой рабочий человек.

— Кем ты мечтал стать в детстве?

— Не помню, — отрезает он и как будто вжимается.

— А каким ты был?

— Не знаю, какой я был в детстве, потому что я не помню, — явно избегает этой темы. — Я вырос в 90-е и вообще сомневаюсь, что у меня хорошее детство было. Ну, или, наверное, как у всех детей.

Он отводит взгляд и за чем-то с интересом наблюдает. Я оборачиваюсь: «А дайте 2 гривны» — за моей спиной трое мальчишек лет по 12.

— Вот держите — протягивает им купюру в 20 гривен тот, что сидит справа от меня — только между собой поделите.

— Что сейчас происходит в рядах ополчения? Какое настроение?

— Не знаю, в моем батальоне нормальное настроение.

— Стабильно?

— Стабильно нормальное — смеется, — на счет остальных не знаю. То же не ополчение, то же армия. Армия Донецкой народной республики.

Он поправил автомат.

— Рожок-то полный?— спросила я, кивая на его оружие.

— Конечно, полный, с пустым я бы не ходил. Я ж не красоваться с ним хожу.

— А это что?— указываю на кобуру на правой ноге.

— Пистолет — отвечает кратко.

— А вообще это все тяжело таскать? Хотя сейчас, летом, наверное полегче…

— Зимой, летом — особой разницы не вижу.

***
— Поехали, поехали — Садятся в черный мерседес внедорожник, включают музыку и, не торопясь, покидают «Легенду».

Беседовала шеф-редактор издания «Украина.Ру» Дарина Евтушенко

Киев: город зомби

Не правда, что люди не меняются. Очень даже меняются и быстро. Просто все эти изменения трудно заметить, когда они происходят на твоих глазах и вместе с тобой. Больше года я избегал поездок в центральную часть Киева. После так называемой «революции национального достоинства» что-то во мне оборвалось, и я уже не мог пройтись по Крещатику, сесть в уличном кафе и спокойно пить кофе. Для меня Крещатик стал местом преступлений, на котором каждое утро будут проявляться пятна крови убитых людей. Я не знаю, как с этим жить, я не знаю, куда мне отсюда уехать. Когда-то родное стало чужим.

На днях мне пришлось отправиться на киевский железнодорожный вокзал. 20 минут на автобусе и 20 минут на метро. Люди. Телефоны. Планшеты. Книг и газет никто не читает. Возможно, мне не повезло, все любители традиционной печати собрались в другом вагоне. Однако больше всего меня поразило то, как поменялись лица людей. Это не те киевляне, которых я помню с детства. Это даже не те, которые ещё существовали пару лет назад. Киевский интеллигент исчез как вид. Из людей куда-то выветрилась спокойная уверенность в себе. Они стали злыми, нервными и чужими друг для друга. Нет, кто-то ещё смеётся, но делает это натужно и не искренне…

Вагоны метро опустели. Рекламы почти нет. Дело не в традиционном летнем спаде деловой активности, дело в кризисе. Нет смысла рекламировать продукт, когда основным рыночным преимуществом стала цена. Народ нищает. По всему Киеву закрываются предприятия, магазинчики и увеселительные заведения. Тысячи киевлян остаются без работы. На ещё недавно преуспевающих заведениях висят замки и надписи «Продаётся». Малый бизнес скулит, как битый палкой пёс. Хотели в Европу, но попали в другое место. Возле Верховной Рады, здания правительства и администрации президента постоянно проходят митинги протеста, но выглядят они смешно. Народ требует вернуть «вчерашний день» и переиграть проигранную партию. Кто-то ещё себя утешает, что всё изменится. Когда? Меня всегда интересовала эта дата: когда на Украине будет «хорошо»?

Вспоминаю, как пару месяцев назад встретил на «массиве» своего бывшего коллегу. В глазах грусть, на языке оптимизм. Говорит о том, что всё хорошо, заказы есть, работает на Европу. Ненавидит «агрессивную» Россию и искренне убеждён в том, что скоро она развалится из-за санкций со стороны Запада. Он верит в то, что Запад зальёт Украину деньгами, чтобы назло Путину сделать из неё витрину процветания.

Всё, что происходит сейчас, ему очень не нравится, в том числе «наезды» налоговой инспекции. Странный вид гомо-сапиенса вывели на Украине, который хочет жить, как в Европе, но не хочет соблюдать закон по-европейски. Не хочется напоминать своему знакомому, что подобную чушь он нёс в 2005 году, после так называемой «оранжевой революции». Не хочется ему говорить, что о его коммерческих «успехах» я хорошо знаю от наших общих знакомых. У него не просто всё плохо, а совсем всё плохо. Бизнес его рухнул и шансов восстановить его нет.

Отчего-то на память приходит мой сосед. Бывший советский полковник, бывший секретарь парторганизации военного училища, бывший активист «Руха», бывший сторонник Ющенко и бывший поклонник «революции национального достоинства». Теперь он на чём свет клянёт Порошенко. Его опять обманули. Его опять кинули. В последнее время он всё чаще с ностальгией начал вспоминать советские времена, когда у него было огромная зарплата и ничтожно низкая квартплата. Я с ним не спорю. Напротив, я его утешаю. С наивным видом я пересказываю о том, что недавно пообещал президент Порошенко и о чём заявил премьер Яценюк. Грешен. Мне доставляет искреннее удовольствие видеть дикий ужас в глазах пожилого мужчины. Он не понимает, что я шучу, пересказывая сказки новых властей о скором превращении Украины в процветающую европейскую державу.

Станция «Вокзальная». Пора выходить. Вокзал кишит людьми в камуфляже. Быстро всё переменилось. Ещё полтора года назад военная форма была не в моде. Даже старшие командиры, майоры и полковники, предпочитали ходить на службу по гражданке. Впрочем, я, как бывший сержант Советской Армии, был шокирован абсолютной расхлябанностью защитников независимой Украины. Единой уставной формы одежды словно не существует. Воинство производит впечатление партизан и дезертиров. Кто во что горазд и ни одного патруля…

Пройдя по вокзалу, я обнаружил ещё один ограниченный контингент борцов за территориальную целостность Украины. На «Южном вокзале» стоит человек десять в камуфляже с грузинским флагом на рукаве. А наше правительство во весь голос зазывает ввести на Украину миротворческий контингент НАТО или ЕС. Зачем им официально вводить войска, если можно набрать «солдат удачи», которые за пригоршню долларов будут убивать украинцев?

Между тем, по громкоговорителю объявляется посадка на поезд «Киев-Москва». Таковы парадоксальные будни российско-украинской войны. Одни едут на «фронт», другие едут на заработки в страну-агрессора. По сути, это одни и те же люди. Не удивлюсь, если в проходившем транзитном поезде «Львов-Москва» сидят доблестные войны АТО, которые повоевав с российской армией, отправились на заработки в нищую Россию. По самым скромным подсчётам таких не менее 3 миллионов и не менее 3 млрд. долларов Украина получает переводов гастарбайтеров из России.

Удивительная война. Можно ли представить, чтобы во время Великой Отечественной войны миллионы советских граждан добровольно отправлялись на заработки в Германию и высылали на Родину денежные переводы? Можно ли себе представить, чтобы между воюющими странами курсировали поезда, ездили автобусы и летали самолёты? Действительно забавно, что во многих украинских магазинах товары помечены маркой «Сделано в России». Бизнес без границ. Хорошо бы ещё таким образом маркировать российский газ, чтобы каждая украинская домохозяйка помнила о своей личной поддержке страны-агрессора.

Когда какой-то российский либерал утверждает, что на Украине нет фашизма, то я готов с ним согласиться. Не потому, что фашизма нет, а потому что фашистом стал мой друг детства. В это трудно поверить, но тот, с кем я ходил в одну школу, с кем в детстве гонял в футбол во дворе… Он один из тех, кто по собственному желанию записался в один из добровольческих батальонов и воевал в районе населённого пункта Широкино. Комсомолец, дед которого погиб на той самой далёкой и близкой войне, теперь стал фашистом. На мой вопрос, видел ли он российскую армию, ответил утвердительно и посоветовал смотреть украинское телевидение. Я уточнил, так видел ли он российскую армию — он не смог ничего сказать…

Странная война. Для многих моих киевских знакомых фашистом и олицетворением всего зла в Мире является Владимир Путин. Именно он развязал войну в процветающей Украине. Именно он отправил российские войска на Донбасс. Всюду он, даже там где его нет и быть не может. А украинцы вообще ни при чём. Милые, добрые люди, которые защищают свою страну от… ну так выходит, от своих же сограждан. Просто эти сограждане не понимают своего счастья жить в Единой Украине.

Я ехал домой с родного и ставшего для меня чужим Киева. Когда-то он был другим. Когда-то не было бомжей, которые каждое утро переворачивают мусорные баки в поисках бумаги, бутылок и ещё чего-то. Не было кучи мусора, окурков сигарет и бутылок везде и всюду. Было трудно представить, чтобы на глазах у всех кто-то мог нагадить прямо на глазах у детей. Для меня это выглядит дико, а для моего ребёнка стало нормой. Мой ребенок не знает, что такое цивилизованный Киев. Мне трудно объяснить это чувство, но мне кажется, что в мой родной Киев вселился бес. Может быть не бес, но нечто чужое, то, что показывают в американских ужасов. Внешне — человек, а внутри ничего общего с человеком. Чудище. Чудовище. Зомби. Как с этим жить — не знаю.

Сергей Белов

Довелось и мне давеча побывать в Киеве... Н-дааа - рагулятник Это Если всё высказать одним словом. С утра по прибытию, я ожидал друзей на вокзале. За это время, примерно тридцати, сорока, минут возле входа в метро восемь человек, здоровых мужиков, хотело наняться ко мне на работу... Пять раз, опять таки здоровые лабуряки, пытались мне впарить жовтоблакытную ленточку, три раза её хотели привязать на ремешок к моей сумке. Повсюду шныряют собиральщики на "Ликы для воякыв". Подбегали человек семь. У каждого пачка каких то левых ксерокопий документов. И затёртый бэйджик. Но все в комуфляже... Уезжал я тем же днём, вечерним поездом. Сразу подбежали с ленточкой...пытались привязать...попросили денегЪ. Но в этот момент когда один из попрошаек стоял передо мною с коробком, за его спиной, разгружались из автобуса те самые воякы. Всё как водится... Старенький ПАЗик размалёваный типа под комуфляж... Надписи там всякие... Ну как обычно... Выгрузились, поорали свои речёвки, выгрузили клетчатые сумки "мечта мародёра" За внешний вид и форму я молчу...УЖОС... Ну пока я наблюдал весь тот сыр бор с разгрузкой, паренёк попрошайка продолжал стоять передо мной, что то там тараторя на ужасном львовском наречии - Про допомогу ликами для поранэных бийцив. И в этот самый момент один из этих "бийцив проходит у него за спиной, держа под мышками двух литровые баллоны пива, а руках, две литрухи водки... Я с ухмылочкой и говорю пареньку - О, гляди, они уже купили себе "ликы"!!!! Эх...Надо было видеть лицо того паренька... (С уважением Б.Х.)

Руина пожирает своих детей

Жила-была себе самая обыкновенная девушка в городе Дрогобыче (Львовская область) Ирина Иванюш. Как рассказывают одноклассники девушки, Ирина с детства сочиняла стихи и увлекалась литературой. После школы училась на филологическом факультете Дрогобычского государственного педагогического университета имени И. Франко. В 2014-м году она работала учителем в средней школе "Виноградник" в городе Боярка. Амбиций у девушки было много, но жизнь была серой и будничной, не было огонька. Но грянул Майдан, и она решила круто изменить свою жизнь, приняв в нем участие.

Ирина Иванюш решила стать врачом и поступила в медицинскую академию в Днепропетровске. Однако почти сразу учебу бросила и записалась в "Правый сектор", после чего добровольцем отправилась на фронт. В качестве санинструктора (при полностью отсутствующем образовании)  в 93-й механизированной бригаде. В зоне боевых действий ее называли "Лютик".

Кипучая энергия, жажда реализовать себя, адреналин и возможность получить новые ощущения – вот, что двигает подобными девушками. Ведь жизнь простого врача или преподавателя, кажется им скучной и пустой они считают, что могут и достойны большего.

Хочется верить, что она была пусть и безграмотным, но санинструктором, а не обычной окопной проституткой, которая делала селфи с оружием или фотографии техники стреляющей по населенным пунктам. Хочется верить в лучшее. Но итог в любом случае печален. 
В ночь на 27 мая в Днепропетровскую областную больницу им. Мечникова из Авдеевки в состоянии комы, доставили на вертолете 25-летнего санинструктора Ирину Иванюш, которой пришлось ампутировать обе ноги. Ирине сделали несколько операций, в том числе и на раненном глазе, так как она получила проникающее ранение. В Авдеевке она подорвалась на своём же фугасе вместе с тремя бойцами.

Врачи  провели четыре операции, они вернули Ирину Иванюш к жизни и это хорошо. Студенты из Западной Украины, которых много в Днепропетровске, с удовольствием позировали на камеры, сдавая для нее кровь. Картинки на экранах телевизоров были самые патриотичные и многообещающие - она ведь потеряла всего лишь глаз и обе ноги...

Когда война закончится, когда рухнет Хунта, когда на обломках Единой Украины мы будем строить новое государство, я бы хотел, чтобы соответствующие люди из соответствующих ведомств, проследили, чтобы у Ирины Иванюш все было хорошо, чтобы она ни в чем не нуждалась. Но в обязательном порядке, чтобы она БЕСПРЕПЯТСТВЕННО могла перемещаться по стране на своей электрической коляске (фото выше), чтобы спереди был флаг Украины, а сзади флаг «Правого сектора» - она ведь туда записалась сама, её страна на фронт не направляла, она пошла добровольно и осознано.

Пусть весь мир, смотря на Ирину Иванюш помнит, о таком людоедском государстве, как Единая Украина, которая пожирала своих детей.

Приключения аватаров

В ВСУ проблема бухача стоит настолько остро, что за синяками уже давненько закрепилось погоняло «аватары». Наверное потому, что синие… Вот и украинская фашистка свидомопатриотка Оксана Чорна пишет:

Первый раз видела, как выдергивается чека из гранаты. РГД. Но все равно страшно. Бухой, безумный аватар, в порыве пьяного угара бегал по штабу и искал справедливости. У него видите ли стресс от того, что он несколько дней назад помогал мне нести убитых бойцов с позиции и до машины. А еще он вспомнил что ему уже полтора месяца не платили зарплату и решил всех наказать.

Зачем я это пишу? Зачем оскверняю имя нашей армии? Почему эти вопросы не решаются по тихому? А все потому, что этих аватаров, этих безмозглых животных, дорвавшихся до оружия и власти, в воспитательных целях п#зд@т. Сильно. Сажают в клетки и ямы. Но это, как показывает практика, абсолютно не помогает.

Этот припадочный аватар с позывным Хомяк вчера так и не получил на орехи, и его так и не закрыли в клетке. А все потому, что комбат дал слово, что если он отдаст гранату и не будет никого взрывать то ему ничего не будет. А так как комбат слово держит, то это быдло продолжает безнаказанно лазить по штабу. Оно уже приходило к медикам с претензиями, что его плохо лечат.

И не надо мне тут о гуманности и работе психолога. Есть те кто действительно нуждается в помощи, те кто в состоянии адекватно реагировать, те у кого есть мозг. А есть просто алкаши, которые непонятным образом оказались на фронте и просто постоянно нажираются. Им плевать на окружающих, они будут всячески изощряться лишь бы достать бутылку, а война вокруг или что-то другое им плевать.

Основная проблема с аватарами в том, что их некуда деть. С передовой и вопов их отправляют в штаб. И комбат резонно заметил, что на передовой таким дебилам не место. Они могут положить целый взвод. В штабе они заняты на разных работах. Их проще контролировать. Но штаб то находится в 5 км от передовой. И иметь взвод безумных аватаров, которым ни при каких условиях нельзя давать оружие, несколько небезопасно. А механизма списания таких, не могу подыскать правильного слова, не существует.

Я бы предложила ломать колени. И списывать их как 300, но с пометкой «в следствии пьянки».

И вот не надо тут снова о гуманности. Знаете как выглядит 8-300 от взорванной в палатке гранаты. За что бросившему эту гранату ничего не было и его отправили снова служить. Где он постоянно бухал, буянил и про#быв@лся. А сейчас он в бегах, т.к. его спугнули когда он пытался изнасиловать восьмилетнюю девочку.

Это все я пишу к тому, чтобы вы не очень велись на слова солдат, которые пишут о том что их все бросили и они все такие герои, и эти постоянные сообщения в личку «Это правда что их из 40 человек осталось в живых 3. Они отступили к Курахово и геройски держат оборону». «Их все кинули. Нет воды и еды. Раненных не вывозят» Значат лишь то, что аватар все деньги пропил, аватара закрыли в клетке и периодически п#зд@т. За что аватар осерчал на побратимов и командира. Но если аватару добрые люди передадут еды, то аватар сможет эту еду поменять на водку.

На фото — аватаромобиль, на котором укробойцы ездили за водкой. «Дай машину на АТО — не убьем тебя зато» ™

Прощай Америка – интервью с солдатом ДНР из США

"Американская мечта – красивая картинка из бюджетных блокбастеров, пестрых комиксов и глянцевых журналов. Начиная с перестроечных времен, средства массовой информации кормят нас этой мечтой, активно навязывая американское мировоззрение. Нам внушают, что американцы живут правильней, чем мы, что они – высокоразвитая преуспевающая во всем нация, что уровень жизни там лучше, а возможностей больше. Здесь – суровая реальность и тяжкая борьба за выживание, там – сказка, неограниченная свобода и множество разных благ. Для многих наших соотечественников это утверждение стало аксиомой. Они мечтают либо иммигрировать в США, либо, что еще хуже, воссоздать Америку здесь.

Гражданин США сербского происхождения Зак Новак тоже долгое время верил в американскую мечту, поддерживая все шаги правительства. Однако, шли годы, и в нём росло сомнение, а вместе с ним – понимание того, что с Америкой что-то не так. Пытаясь разобраться в ситуации самостоятельно, Зак читал различную литературу, анализировал информацию, полученную из СМИ, беседовал с представителями оппозиционных организаций. Когда американские бомбы упали на землю Сербии, страны, откуда родом его семья, Зак окончательно понял, что правительство США, которому он когда-то искренне верил, на самом деле – банда убийц. Когда же проамериканская хунта развязала войну на Донбассе, Зак Новак понял, что больше не может оставаться в стороне. Бросив все, что было у него в Штатах, Зак в качестве добровольца приехал в ДНР. Более того, он сказал Америке «прощай» и больше не намерен туда возвращаться.

— Зак, расскажите немного о себе.

— Я прожил в Америке всю свою жизнь. Родился в Нью-Джерси, затем переехал в Нью-Йорк. Работал на правительство в аэропорте «Ла Гуардия». У меня была ответственная должность – инспектор. Вместе с коллегами я занимался полной проверкой аэропорта и прилегающих территорий. Мы следили за безопасностью. Останавливали машины, подвозящие к самолетам топливо и продукты питания, проверяли все документы, смотрели, нет ли там оружия и взрывчатых веществ. Кроме того проверяли персонал, смотрели записи с камер наблюдения. Также совместно с полицией мы досматривали людей, искали террористов и саботажников. Я работал в ночную смену. Знаю, не все любят работать по ночам, но мне нравилось. У нас был отличный, сплоченный коллектив. Именно на этой работе я познакомился со многими интересными людьми, которые впоследствии стали моими хорошими друзьями. Нам часто приходилось работать на улице под дождем или снегом. Но когда рядом друзья, трудностей не замечаешь. Всё сопровождалось шутками, интересными беседами. В общем, было весело.

— Вам повезло с работой. Но ведь многие люди в США живут и работают в плохих условиях. Некоторые даже вынуждены жить в фургончиках вместо дома или отдельной квартиры.

— Да, это правда. Всё дело в том, что средний класс в Америке практически полностью исчез. Сегодня общество там поделено на бедных и богатых. Причём, это случилось не так давно. Когда мои родители приехали в Америку он ещё существовал. Многих тогда можно было причислить к среднему классу. Сегодня же его нет. Многие вынуждены работать не на одной, а на двух-трёх работах и не по восемь часов, а по двенадцать. Да мне нравилась моя работа. Хорошие условия, прекрасный коллектив. Однако я тоже работал по двенадцать часов, потом приходил домой, отсыпался и снова на работу. В рабочие дни я не виделся ни с друзьями, ни с родными. А развлечения и личную жизнь мог себе позволить лишь по выходным. Работать по двенадцать часов, чтобы выжить, это – не «американская мечта», это – рабство.

— Скажите, вы верили в «американскую мечту»?

— Раньше я был патриотом Америки. Радикальным патриотом, фанатиком, звездно-полосатым с ног до головы. Особенно во времена президентства Рейгана. Я полностью доверял правительству и одобрял абсолютно все его действия. Когда Америка при старшем Буше бомбила Ирак, я тоже кричал: «Правильно! Так и надо!». Я искренне любил свою страну и считал, что все войны, развязанные нами, ведутся исключительно ради благих целей. Конечно, я многого тогда не знал, многого не понимал.

— А когда вы поняли, что живете отнюдь не в сказке?

— Позже, остыв и повзрослев, я начал понимать, что американская реальность резко отличается от того идеала, в который я верил в молодости. Анализировал происходящее, общался с представителями различных оппозиционных организаций, пытался узнать правду о том, что представляет собой Америка на самом деле. Что же я увидел? Грязную политику, террор, фашизм и геноцид! У меня наконец-то открылись глаза. Но я не мог до конца поверить во все это. И тут Америка напала на Сербию – страну, откуда родом мои родители. Тогда я окончательно понял, что главный враг – американское правительство. Именно от него исходит реальная угроза. При этом я не считаю саму Америку злом. Это – прекрасная страна, с красивейшей природой и в ней живут, в большинстве своём, замечательные, добрые люди. Только вот руководят ей опасные, безжалостные убийцы. К примеру, сегодня правительство Обамы планомерно истребляет чернокожих.

— Обама истребляет чернокожих? Звучит, как парадокс…

— Да. Но как бы странно это не звучало, Обама действительно делает это. Он сам – афроамериканец, но это не мешает ему убивать братьев. Они погибают от рук полиции, ку-клукс-клана, неонацистов. Правительство же не мешает этому, а наоборот – способствует.Полицейские, убившие чернокожих, в большинстве своем остаются безнаказанными: их даже с работы не увольняют, не говоря о том, чтобы посадить кого-то в тюрьму. Многие афроамериканцы выступают против Обамы, ибо права чернокожих в Америке давно так не нарушались. Боясь за свою жизнь, они вооружаются, в свою очередь убивают полицейских и тем самым только усугубляют конфликт. Что, конечно же, на руку Обаме. И если подумать, то в ситуации этой нет ничего парадоксального – все вполне объяснимо. В США давно назревает революция. Обама же делает все возможное, чтобы ее избежать. Он действует по принципу «разделяй и властвуй». Он стремится расколоть американское общество, втянуть людей в межрасовые и межнациональные конфликты. Ведь, если народ Америки, отбросив все противоречия, объединится вокруг общей идеи, то режим Обамы падет.

— Много ли в США неонацистских организаций и группировок?

— Их – огромное количество. Самая крупная из этих организаций называется NSM(National Socialist Movement, «Национал — Социалистическое Движение»). У этой организации – целая сеть представительств по всему миру. Они устраивают масштабные шествия в нацистской униформе со свастиками на флагах. Зигуя, скандируют: «HeilHitler». Призывают уничтожать «цветных». А полиция им не мешает, потому, что это – «свобода слова и самовыражения». Вот такая у Обамы «демократия». В России есть закон, запрещающий подобные организации. Там полиция с этим борется. В Новороссии марширующих по улицам неонацистов вообще трудно представить. И это – прекрасно. Я считаю, что именно здесь – настоящая свобода. Здесь – правда и справедливость. Здесь нет ненависти. По жителям Новороссии стреляет киевская хунта при поддержке Америки и Германии. В них летят снаряды и бомбы. И при этом они не обозлились и не впустили ненависть в свои сердца. Вот почему я люблю эту землю и этих людей.

— У вас на куртке нашивка с надписью «S.H.A.R.P.».Что это значит?

Я состоял в антифашистском движении под названием «S.H.A.R.P.». Это объединение скинхедов, выступающих против расовых предрассудков. Нас еще в народе называют «шарпеями». «Шарпеи» выступают против нацизма и расизма во всех его проявлениях. При этом мы не являемся ни правыми, ни левыми. Мы отлавливали на улицах ребят с нацистской атрибутикой и били их. Защищали наших чернокожих братьев от различных расистских и неонацистских группировок. Разоблачали представителей власти, исповедующих фашистскую идеологию. «Шарпеи», конечно, действуют иногда очень жёстко, но с фашистами, как по мне, так и надо. Я не жалею о том, что состоял в этом движении, и более того – горжусь этим.

— Есть ли неонацисты в рядах американской полиции?

— Конечно. И очень много. Участники движения «S.H.A.R.P.» даже проводили свое расследование с целью выявить таковых. Мы следили за ними, взламывали их странички в социальных сетях и почтовые ящики. Как результат – целая коллекция весьма интересных фотографий. На них – сотрудники полиции и представители властей на пляжах или пикниках без верхней одежды. Там хорошо видны татуировки с нацистскими свастиками и надписями «Heil Hitler». Это те самые полицейские, которые безнаказанно стреляют в людей с другим цветом кожи, это те самые политики, которые принимают законы позволяющие полицейским убивать. Они выступают за чистоту белой расы совсем, как нацисты из гитлеровской Германии или как «Правый сектор».

— То есть, американские полицейские уже не защитники, а убийцы в униформе. Настоящие фашисты. А был ли у вас негативный опыт общения с полицией?

— Когда я был за рулем, меня остановила патрульная машина. Мне приказали выйти. А в руке у меня был сотовый телефон. Они закричали: «Бросьте оружие!» и нацелили на меня пистолеты. Одно неосторожное движение, и я бы с вами сейчас не разговаривал. Многих людей в Америке полицейские убили лишь потому, что приняли сотовый телефон за оружие. Я не знаю, кто и по каким методикам сегодня тренирует американских полицейских, но из них сделали настоящих убийц-психопатов. Раньше они себя так не вели. А если использовали оружие, то старались стрелять по ногам. Сегодня они стреляют в голову. Причем застрелить могут не только из-за сотового телефона, но абсолютно из-за любого предмета в вашей руке. Ложку могут принять за нож, чашку, за гранату, и вы упадете с пулей в голове. И хорошо ещё, если с одной. В вас могут выпустить двадцать пуль, пятьдесят пуль, сто пуль. Вот зачем они это делают? Необъяснимо. Чтобы обезвредить преступника достаточно одного меткого выстрела. Но зачем десять полицейских стреляют в человека с разных сторон, тратя на него по обойме? Это – ненормально, сумасшествие какое-то! Так что, повторюсь, я не знаю, кто их тренирует, но они стали очень опасны. Даже их внешний вид теперь пугает. Ведь ходят зачастую не в униформе, а в броне, как в какой-нибудь антиутопии. Как в романе Оруэлла «1984».

— Раз уж разговор зашел об антиутопиях, скажите, могут ли в Америке арестовать человека за его политические убеждения?

— Конечно, я знаю немало таких случаев. Один мой знакомый выступал за свободу Палестины, расклеивал листовки, проводил акции, направленные против агрессивной политики Израиля. Так вот в один прекрасный день к нему в дверь постучались сотрудники ФБР и забрали его на допрос. За что? Только потому, что он выступал за свободу Палестины? Если вы не согласны с политикой правительства и активно заявляете об этом, вас тут же берут под наблюдение: следят за вами, прослушивают телефон, читают почту. Когда я со своими товарищами выходил на акции протеста, то видел, что нас снимают со всех сторон десятки камер, фиксируют наши лица. Их излюбленная методика – отснять лица лидеров, установить их личности, а затем подбросить в машину, сумку или квартиру взрывное устройство. И вот вы из оппозиционера превращаетесь в опасного террориста. При этом потребуется очень хороший адвокат, чтобы доказать обратное. И то не факт, что ему это удастся.

— Как отреагировали ваши друзья, когда узнали, что вы собираетесь поехать в Новороссию и вступить в ряды добровольцев?

— О своем намерении я рассказал только двум самым лучшим друзьям. Потому что был в них абсолютно уверен. Просто я боялся, что эта информация попадет в ФБР и меня задержат в аэропорту. Друзья поддержали меня. Потом, об этом узнали многие, и реакция была самой разной. Некоторые мне говорят: «Зак, зачем тебе это? Возвращайся домой». Я же им отвечаю: «Нет. Мой дом здесь».

— То есть вы не намерены возвращаться в Америку?

— В ближайшее время – нет. Приехав сюда, я пожертвовал многим. Я оставил в Америке работу, квартиру и машину, друзей и родственников в конце концов. Но я горжусь, что принял такое решение и делаю всё, что в моих силах, чтобы помочь народу Новороссии. Я зол на американские власти по многим причинам. Но главное – я не могу простить им Сербию и я никогда не прощу им Донбасс. Я собираюсь жить здесь, делать всё для того, чтобы Новороссия окончательно обрела независимость, и я хочу стать гражданином этой новой страны, которую я полюбил всем сердцем."

Николай Стариков

Источник: cont.ws.

ТАКОЕ МОЁ ДЕЛО. ВОЙНА ГЛАЗАМИ ДОБРОВОЛЬЦА

Почему люди добровольно идут на войну? Каждый это решает сам, и мотивы разные. Но то, что существует какая-то предопределенность, в этом я уверен.

В моей семье всегда считалось почетным служить в армии. Дед прошел финскую и Великую Отечественную, братья матери были офицерами, старший брат прослужил два года и, вернувшись из армии, все дразнил меня, что я еще салага и жизни не видел. Я и сам считал, что мужчина обязан узнать, что такое военная служба. И не просто хотел в армию, я туда рвался. Когда началась война в Приднестровье, я понял – это мой шанс. Туда ехали добровольцы. А им не нужны военкоматы и согласие родственников.

В первые же дни в Приднестровье я осознал, что побудительные мотивы, толкавшие меня на войну, навсегда остаются в прошлом. Энтузиазм, патриотизм и прочие высокие понятия выбивает первым же артобстрелом. После этого или начинаешь жить на войне, или надо уходить.

Помню один из ночных артобстрелов в Приднестровье. По нашим позициям бьют минометы румын. Недолет. Перелет. Бах – накрыло! Побежали смотреть, все ли живы. Обмениваемся впечатлениями. Стреляем в ответ. Короче, жизнь идет.

Пошел в блиндаж за патронами. А там сидит один боец, зажался в угол, трясется.

– Ты чего?

– Страшно, – отвечает.

– Так ты в темноте сидишь, вот тебе и страшно. А ты выйди на воздух, посмотри вокруг. С народом поговори. Веселее будет.

– Там убьют.

– Вот здесь тебя точно убьют. Потому что ты один и от страха трясешься.

Потом его фотографию опубликовали в журнале «Столица». Шинель мешком, каска съехала, из-под нее глаза, как у барашка на бойне. Называется «Недетское лицо войны». Увидел, даже передернуло. На позиции было полно настоящих мужиков, которым, если и было страшно, то виду не подавали. А сняли именно этого.

Азарт от опасной игры проходит быстро. Стоит увидеть первую смерть.

У нас ранило парня. Вчетвером понесли его на плащ-палатке к «скорой». Врач посмотрел и сказал: «Поздно. Он уже умирает».

Я не поверил: парень же только что был жив! Смотрю в его глаза, в них вспыхнул и стал меркнуть огонек. И вдруг я почувствовал, что не его, а мое тело наливается холодом… Словами это не передать. Длилось всего мгновение. Потом я будто из глубины вынырнул. Разом навалились звуки, запахи… «Это война. Здесь убивают», – вспыхнуло в сознании и осталось там навсегда.

На войне свой, особый юмор. Люди учатся смеяться, когда вокруг вовсе не до смеха. С наших позиций в рембат ушел БТР, и мы пошли в Тирасполь его искать. А в городе уже Лебедь с Бергманом, там свои порядки. Перебрались через мост.

Идем с автоматами и рюкзаками. От перекрестка к нам понеслись два УАЗика. Выскочили десантники, с пулеметами и в брониках.

– Все, приплыли. На войне не пристрелили, так сейчас свои добьют, – прокомментировал Валерка.

– Не-не-не трясись. До-до-говорим-ся. – Я был после контузии и сильно заикался.

– Куда идем? – спрашивают десантники.

– Бэ-эт-э-эр потеряли. Во-от ищем, – отвечаю.

– Как потеряли?

– На-а по-озиции пришел, а бэ-тэ-э-ра нет. Вот и и-ищем. – Чувствую, что они не въезжают, от этого волнуюсь и заикаюсь еще больше.

– А ты че заикаешься?

– А ко-огда тебя же-железякой по башке шлепнет, ты-ты еще не так го-о-о-ворить будешь.

Посмеялись и отпустили.

Меня контузило легко, но заикался месяца два. У ребят был лишний повод для смеха. Подхожу раз к штабной палатке. Новобранцы кружком сидят. Вижу, Вася идет.

– 3-здо-рово, брат! – Протягивает мне руку.

– При-и-ивет, – отвечаю.

– Ты-ы че, га-ад, дразнишься?

– Ва-ась, я не дра-азнюсь. Я тоже ко-онтуженный.

Все просто легли от хохота. Встретились два красноречивых и устроили бесплатный цирк.

В Приднестровье я убедился, что разница между солдатом срочной службы, ополченцем из местных жителей и добровольцем – колоссальная. Первый просто тянет лямку, второй оказался на войне волею судьбы, а третий попал на нее сознательно. Были случаи, когда сотня ополченцев снималась с позиции и бежала в тыл, едва заслышав стрельбу. И тогда их места занимали добровольцы. Пятнадцать человек держали оборону там, где должна была стоять сотня. Не потому, что мы супермены и нам не было страшно. Просто доброволец – внутренне другой человек. Он не бежал от войны, его туда не посылали. Он пришел на нее сам.

В Сербии была другая война. Но и там разница между добровольцами и местными ощущалась сразу. Когда мы приезжали на позиции, сербы выли: «Все, приехали русские, сейчас начнут войну в полный рост».

Мы всегда выходили на задание груженые, как верблюды. «Рожков» как можно больше, гранат, патроны россыпью – по всем карманам. Садимся в машину. Смотрим на сербов: один-два «рожка», пара гранат.

– Ребята, вы на войну или на пикник? – спрашиваем.

– На войну, – отвечают на полном серьезе.

– А что вы там с одним магазином делать собрались?

– Постреляем и вернемся назад.

Вот такое отношение к войне.

Или что такое засада по-сербски? По нашим понятиям, сел в засаду, дождался и врежь от души, чтобы никто не ушел. А они подпустят мусульман поближе, постреляют друг в друга, перебросятся парой гранат – и в разные стороны. Потом долго спорят, кто кого победил.

Это в разведке, а в обороне еще смешнее. Окопы сербы рыли на обратной стороне холма, чтобы мусульманам не было видно. А те со своей стороны также окапывались. Вот и сидели на разных склонах неделями. Ничего, что противника не видно, зато не убьют.

Или идет бой. Пробегаю мимо минометчиков. Сидят, пьют ракию.

– Что не стреляете, мужики?

– Мин нет.

– Хрен с вами!

Бегу назад. Опять сидят, пьют.

– Что не стреляете?!

– Мин нет.

– Так вон же мусульмане, под носом бегают. Стреляйте из автоматов.

– Нет, мы минометчики.

– Твою маму, тогда поезжай за минами! Вон машина стоит!

– Нельзя оставлять позицию. Бой идет.

– Ну так стреляй из автомата!

– Мы же минометчики.

Первое время удивлялся, как они бережно воюют. Мы в дом сначала гранату бросаем, потом очереди по углам. Раскрошим, что осталось, заминируем и уходим. А сербы аккуратно входят. Чтобы не повредить что-нибудь, вдруг в хозяйстве пригодится. И эта непонятная для войны бережливость чувствовалась во всем.

Я все спрашивал сербов, почему не взрываете мосты. Рванули бы пару, проблем было бы меньше. «Нельзя, – отвечают. – Нам тут потом жить».

В последний приезд, в девяносто пятом, убедился, что люди за четыре года войны отупели до крайности. Например, дают бойцу задание. Встает и идет выполнять. В полный рост. Смотришь на него и думаешь: «Дурак, тебя же сейчас срежут». А ему уже все равно. Убьют так убьют.

У меня тоже такое было. Идешь, а сил уже нет. Надоело все. Хочется лечь и не двигаться. Мысли появляются глупые: «Пусть убьют – упаду и отдохну». Несколько раз в обморок падал. Шли в гору, вдруг ноги стали ватными, в глазах темно. Словно провалился куда-то. Открываю глаза. Надо мной знакомые лица. «Ты чего?» – «Ничего». – «Тогда пошли». Но стоит показаться противнику, или что-то мелькнет между деревьями… Откуда только силы берутся! Потому что жить хочется.

К войне трудно привыкнуть. Еще труднее с нее вернуться. Сознание не выдерживает резкого перехода из одного мира в другой. Но я никогда не понимал этого ветеранского надрыва.

Уважаю воевавших ребят, сочувствую. Но как увижу, как кто-то рвет на груди тельник и орет: «Я воевал!» – меня аж передергивает. Деды наши четыре года на самой страшной войне пробыли. Видели то, что нам и не снилось. Спросите тех, кто в пехоте или в разведке воевал, много они фрицев завалили? Никогда не скажут. А я теперь знаю: и резать им приходилось, и в упор стрелять. Если уж ветераны той войны молчат, то что уж нам голосить.

Приднестровье, Сербия… Доброволец – он везде доброволец. У него другой психологический настрой. Он никого не винит за то, что оказался на войне. Иногда приходит мысль: «Что я тут делаю?» А потом продолжаешь делать свою работу. Ту, которую за тебя не сделает никто.

Александр Мухарев

Журнал «Солдат удачи» №4, 2000
Олег Светлый

НАУКА РУИНУ ЛЮБИТЬ
Aug. 23rd, 2015

Я пока что не могу заставить себя писать о глобальном. Все слишком очевидно, возможные варианты и вероятности их развития ясны, точных прогнозов не даст никто, толочь воду в ступе бессмысленно. Остается только ждать. А до тех пор писать, если не о прошлом, то о мелочах, которые бывают важнее чего-то масштабного.

Вот, например, пришло мне нынче письмо из Полтавы. Пишет ровесница моей дочери. Мы незнакомы, но изредка переписываемся уже год. Они с мужем не сказать, что политичны, но происходящее им не нравилось с самого начала, и они делились со мной впечатлениями, прося совета по конкретным вопросам. А потом мужа забрили.

И вот, сообщает: с неделю назад мужа привезли домой, на четверть живого. Не пуля, не мина, не осколок. Просто трепались солдатики и по ходу он, не сдержавшись, сказал кое-что из того, что думает. Даже не про фашистов или еще что политическое, а просто что власть врет, страну продают, а воюют они не с РА, которую никто не видел.

А потом, через пару дней, в часть приехали какие-то гражданские, поговорили с командиром, вызвали мужа, вывели во двор и на глазах у всех остальных избили. Били минут пять, но по-страшному, очень умело, отбив все, что можно; потом уехали,  а парня комиссовали, не поставив в документы пометку, что был на фронте.

Добавить нечего.

Под гнётом трудолюбивых террористов: Киевлянка о Донецке
Мысли о переезде из Киева в Донецк посещали меня уже давно. Наблюдая за «революцией гидности» во всей ее красе, и за тем, как менялась моя любимая столица, я высказывала свою точку зрения и писала блоги, критикующие новую украинскую власть.

Почти сразу после того, как Служба безопасности Украины задержала одного из моих единомышленников, мне также поступило предупреждение: либо я прекращаю писать, либо меня ждет та же участь.

Я должна была сделать выбор, пожалуй, самый сложный за всю свою жизнь. Оставить уже полюбившиеся проспекты красивейшего Киева, оставить возможность в любой момент посетить родную Одессу, в которой я родилась, да и, наконец, лишиться руководящей должности в элитной компании – конечно, это было непросто.

Но я понимала, что главное, всё же, не лишиться самоуважения и быть честной перед самой собой. Через несколько недель я уже летела в Ростов — для того, чтобы оттуда приехать в Донецк – город, в котором я могла, наконец, увидеть всё своими глазами и продолжить отстаивать свою позицию.

Так я оказалась в Донецке.

Миф №1: «Грязный Донецк. Дончане алкоголики и бездельники. Город в упадке и под гнетом террористов»

Первое впечатление – шокирующие чистота и порядок. Поиски брошенного мимо урны мусора тщетны, чего не скажешь о поисках социальных работников, регулярно занимающихся уборкой улиц. Невозможно не обратить внимания на удивительно ухоженные газоны и клумбы с цветами. Складывается впечатление, что для ухода за ними в Донецке существует целая огромная команда. Ежедневно по утрам и вечерам вы обязательно увидите одну, или несколько машин, поливающих всю растительность вокруг, а также людей в специально форме, подрезающих цветущие кусты и скашивающих траву.

Кроме того, сами жители города очень ответственно подходят к вопросу чистоты улиц и своих жилищ. Бабушки, сажающие цветы, подростки в парках на субботниках – это всё привычная картина в непривычное военное время.

В центральных районах города можно найти очень много домов – жилых и муниципальных зданий, которые подвергались обстрелам. Следы от осколков видны на фасаде. Однако разбитые окна и серьезные повреждения – сквозные отверстия в стенах, либо в крышах –можно увидеть только в первые дни после бомбежек. Максимально быстро производится ремонт, и здание вновь становится пригодным. Это же касается и попавших под удар участков дороги. Их достаточно быстро приводят в порядок.

Миф №2: «Плохая мобильная связь, плохой интернет. Сбои и проблемы».

Киев отключил в регионе оператора сотовой связи «Киевстар», и все свидомые СМИ решили, что неподконтрольная Украине часть Донбасса погрузилась в темный век без интернета и общения по мобильным телефонам. А вот и нет. Во-первых, в республике продолжают работать «МТС» и «Лайф». Во-вторых, при содействии Министерства связи был создан новый мобильный оператор «Феникс», которым уже пользуются граждане. Ну и, в-третьих, без сбоев функционирует «Первый республиканский интернет», который подключила себе и я сразу по приезду – качественно и недорого.

Миф №3: «Под запретом всё украинское. Дончане на дух не переносят «мову». С глаз долой всё, имеющее отношение к Украине»

Прогуливаясь по Донецку, можно обратить внимание на нисколько не тронутые за последние полтора года напоминания об Украине. Вот, например, на главной улице города Артема уютно разместился величественный памятник Тарасу Григорьевичу Шевченко. Известно, что инициативу сместить памятник, предложенную некоторыми приезжими из Киева активистами антимайдана, резко отклонили местные жители: «Мы же не варвары. Это часть истории. Пусть стоит». Хотя и бывших киевлян понять можно, чего только они не насмотрелись во время печально известных событий в столице всея Украины.

А вот и красиво высеченный бюст Ивана Франко виднеется на фасаде громоздкого здания государственной библиотеки имени Крупской. Возможно, конечно, это и покажется удивительным некоторым украинцам, но с взрывчатками на него не бросаются, не заливают краской в цвета флага Новоросии, и даже помидорами его не закидывают.

Хотите услышать украинскую речь в самом центре Донецка? Поспешите в Львівську Майстерню Шоколаду – кофейню, в одном из самых живописных мест города – на бульваре Пушкина. Официанты с удовольствием ознакомят вас с меню, но только на украинском языке – это «фішка закладу» (особенность заведения), ответят они такой как я удивленной приезжей журналистке.

Вывески с названиями улиц, магазинов, салонов красоты и прочих заведений – 50/50 — как на русском, так и на украинском языках.

Если вдруг у вас будет возможность съездить в какой-нибудь другой город Донецкой или Луганской народных республик, вы увидите, что некоторые остановки и заборчики по-прежнему выкрашены в желто-голубой цвет.

Миф №4: «Работы нет. Предприятия не работают. Производство стоит».

Многие из заводов и шахт приостановили работу, учитывая полученные в результате обстрелов повреждения. Но ДНР ведет восстановление предприятий. В марте 2015 года был полностью восстановлен Енакиевский металлургический завод, который обеспечил 7000 рабочих мест. А в июне 2015 года была запущена новая лава на шахте «Прогресс» в городе Торез, что можно считать чудом, ведь еще полгода назад она была полностью затоплена. Это 200 новых рабочих мест.

Миф №5: «В магазинах пустые полки. Цены постоянно растут. Голод повсюду».

В Донецке работает множество различных рынков, супермаркетов и маленьких магазинчиков, в которых вы всегда сможете приобрести всё, что душе угодно. Пустых полок замечено не было. Разнообразие продуктов также присутствует. Более того, в магазинах есть и покупатели, которые нередко собираются в длинные очереди – люди тут ходят за покупками также, как и в других городах и регионах Украины.

Конечно, существует проблема высоких цен. Но разве это удивительно, учитывая экономическую блокаду Донбасса?

В заключении хотелось бы отметить, что указанные выше мифы – лишь малая часть ложной информации, посредством которой обычных украинцев продолжают изо дня в день вводить в заблуждение те, кому это выгодно.

Пора бы стать менее доверчивыми и проверять всю информацию самостоятельно. Помните: мы – то, что мы едим. Не нужно есть ложь. Ведь в результате, она и сама съест вас изнутри.

Марина Русская

Вернувшись с ночного дежурства от 85-него деда (ну там, утку/воду подать) узнал, что у нас новая сиделка дневная. С Запорожья.
Отмечу, что за последний год лежания моего деда, моя бабка умудрилась "сожрать" их штук семь разных. Все они были с Молдавии или Украины. Однозначно плохо к России относилась только одна - с Одессы, но надо признать, что они была и самая профессиональная среди всех сиделок.
В общем, много я узнал за последний год, но такое как про последнюю сиделку...

Лев Рэмович, следите за руками - женщина с Запорожья. Приятная хохлушка, не русская. С офигением взирает на происходящие в своей стране в последние 2 года. Ездит в Россию на заработки, чтобы прокормить двух своих великовозростных детей. А теперь АХТУНГ:
Так вот сын служит в укроармии, которая стоит под Донецком и он реально находится на передовой, а дочка работает медсестрой в Луганске (пошла работать в больницу, как только ЛНР провозглосили и начались боевые действия)
Я постеснялся задавать этой женщине вопрос - как она в таком дуализме живёт...
tirion_lan_r

Время несётся стремительно, события сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой. С момента начала событий «Русской весны» в Славянске прошло два года. Всего два года. Но, иногда, кажется, что прошло уже полжизни. Мы постепенно начинаем забывать героев тех дней, тех людей, которые первыми поднялись на борьбу с киевскими националистами.

СМИ и официальные лица стараются как можно меньше говорить о городе-герое и его жителях. И это не удивительно. Ведь то, что выстроилось в ДНР в итоге, резко отличается от того, за что поднялись эти люди тогда, два года назад. «Антифашист» решил, что это не правильно. Мы разыскали этих людей и дали им слово. Первым нашим собеседником стал народный мэр Славянска Вячеслав Пономарёв.

Наша сегодняшняя собеседница – Ирина. Родилась и выросла в Славянске. До войны была госслужащей. Дом, семья, быт. Обычная жизнь обычной женщины в обычном городе. Пока не грянул роковой 2014-й, полностью перечеркнувший всю её прежнюю жизнь. Ирина примкнула к защитникам города, хотя семья очень неоднозначно восприняла её выбор. На собрании Территориальной общины Славянска (орган местного самоуправления, учреждённый горожанами), Ирину делегировали в Народный совет.

Ирина просит не фотографировать её, и не публиковать её фамилию. Во-первых, родные и близкие осталась там, в ныне оккупированном Украиной Славянске. А во-вторых, рассказывая правду о тех событиях, можно серьёзно пострадать – такая уж сложилась ныне ситуация. Мы выполняем её просьбу.

Как всё начиналось

«События в Славянске развивались параллельно событиям в Киеве. Мы видели, что в Киеве к власти рвётся коррумпированная оппозиция. Все эти события были похожи на «дворцовый переворот», а события на Майдане были призваны скрыть закулисную игру наших продажных политиков. Так мы думали тогда. Когда случился коллапс власти, власть стала полностью недееспособной, на местном уровне было принято решение создать органы самоорганизации. Я добровольно вступила в состав инициативной группы под руководством Вячеслава Пономарёва, которая взяла на себя полномочия по реформированию административного аппарата и прежде всего, создания нового альтернативного представительного органа – Территориальной общины. Однако, я даже представить себе не могла, что наши мирные акции протеста и собрания перейдут в масштабы вооруженного конфликта и наш маленький город станет отправной точкой для большой войны…

В отличие от киевской власти и руководства донецкого ополчения мы продолжали работать в правовом поле Украины, стараясь максимально следовать букве закона. У нас была проработана своя концепция и стратегия, отличная от всех. Прежде всего, мы отстаивали свои публично-политические права и свободы, гарантированные нам Конституцией Украины и международным договорами. Страха не было, была уверенность, что мы поступаем правильно. Нашими главными требованиями были: отставка нелегитимного правительства и проведение всенародного референдума. У нас было поистине народное движение, и мы шли по пути народовластия.

События развивались очень быстро, было огромное желание восстановить социальную справедливость. Вспоминаю слова Вячеслава Пономарёва: «Друзья, каждый из вас, жителей города, является неотъемлемой частичкой целостного организма, имя которому Славянск, и только от нас с вами сейчас зависит, будет этот организм здоровым и успешным или больным и загнивающим». На первом этапе нашей деятельности первостепенной задачей было возобновить и максимально улучшить работу гражданской администрации».

Как жил осажденный город под управлением народного мэра

«До событий 2014 года я не была знакома лично с Пономарёвым, но у нас были общие друзья, которые отзывались о нём довольно положительно. Первое наше знакомство состоялось в апреле 14-го в здании горисполкома. В этот день проходило первое собрание народного совета Территориальной общины, на котором Анатолий Хмелевой (авт. – глава местного отделения Компартии, помогавший горожанам изначально), представил Пономарёва как человека, который организовал народное ополчение Славянска (отряды самообороны) и нашего руководителя. В зал вошёл коренастый мужчина лет 45. Первое моё впечатление об этом человеке было двойственным… Лишь спустя некоторое время я осознала, насколько внешность бывает обманчива и что за маской грубости скрывается умный, добрый, отзывчивый, рассудительный и весьма харизматичный человек. Знаете, я недавно начала смотреть сериал «Последний мент» с Гошей Куценко. Так вот, в какой –то степени, Пономарёва можно сравнить с главным героем , только в нашем случае, Вячеслав – последний советский человек с обостренным чувством справедливости.

Когда Вячеслав был народным мэром - город жил, работали практически все городские службы и учреждения, он отлично справлялся со своими обязанностями. Некоторые сотрудники исполкома даже заявляли, что Вячеслав – лучший мэр за всю историю Славянска. И это в военное время! Не работал только суд, прокуратура, ГАИ и налоговая. Но и это было лишь вопросом времени. Умению Вячеслава находить со всеми общий язык, можно было только позавидовать. Когда мы оформляли его на должность председателя исполкома, мне в руки попала его трудовая книжка. Весь его опыт работы был именно на руководящих должностях. Двери его кабинета были открыты для всех, в любое время дня и ночи. Он лично отвечал на все звонки горожан, старался внимательно выслушать и помочь каждому, присутствовал на всех мероприятиях и собраниях. Мы удивлялись его выносливости, старались часть его работы взять на себя, чтобы дать ему хоть немного времени для сна и отдыха. Но, в отличие от нас, рабочий день его не прекращался, наверное, даже ночью, он жил в исполкоме, спал, как и все рядовые ополченцы, на полу, позже ему кто-то принес надувной матрас. С 8.00 и до позднего вечера у дверей его кабинета стояла огромная очередь, постоянно разрывался телефон.

За время его управления была снижена на 20% арендная плата на рынках; урегулированы тарифы служб такси (транспортным отделом исполкома была введена система обязательного лицензирования на право осуществления пассажирских перевозок), было запущено два бесплатных автобуса; открыты первые социальные столовые; шел процесс национализации ряда промышленных объектов путем реприватизации в коммунальную собственность города. Была раскрыта коррупционная схема в исполнительных и правоохранительных органах. Прекратилась торговля наркотиками. Однако потом, когда Пономарёв уже был отстранён от должности Стрелковым, продажа их возобновилась. Это произошло в середине июня, на микрорайоне Артема, по улице Парковой, дом 2. Об этом нам сообщили жильцы этого дома. Информация была передана ополченцам, но никаких мер не принималось, так как нам было озвучено, что «крышеванием» этой точки занимается… (авт. – Ирина назвала нам фамилию и имя этого человека, однако, он до сих пор является высокопоставленным военным, и мы намеренно не указываем его имени, чтобы не усугублять и без того напряжённые отношения во власти республики).

Вячеслав был первым мэром, который управлял городом в условиях войны и полной экономической блокады (казначейство прекратило свою работу, перестали выплачиваться все соцпособия и зарплаты). Власть была максимально прозрачной и открытой для каждого, и самое главное - работали все службы города. Решение важных вопросов не откладывалось в долгий ящик. Все возникающие проблемы решались в кратчайшие сроки. Так мы жили».

«Одной из задач Чиркина было заставить местных возненавидеть Россию. В какой-то степени ему это удалось»

«Было это стечением обстоятельств или же преднамеренной провокацией - рассудит время, но с приходом группы добровольцев из Крыма, в город пришла война со всеми ее вытекающими последствиями… Все началось 12 апреля…В Славянске произошёл вооруженный захват горотдела милиции. Эта новость меня буквально шокировала, т.к. на тот момент мы были уверены, что большая часть сотрудников милиции была на стороне народа. На следующий день Турчинов обвинил Россию в агрессии и объявил о начале проведения АТО на Донбассе. В Изюме уже стояло огромное количество военной техники. Прошли слухи, что в городе появились «зеленые человечки». Мне, как и многим другим жителям, стало интересно проверить данную информацию. Знаете, у меня достаточно знакомых в Крыму, с которыми я периодически созванивалась и делилась впечатлениями. Так вот, поведение этих добровольцев сильно отличалось от поведения «вежливых людей» в Крыму. Изначально, о том, что в нашем городе находится «гениальный полководец», «человек - легенда», я, как и большинство жителей Славянска, узнала в мае из новостной ленты группы ВКонтакте «Сводки от Игоря Стрелкова». Открываешь интернет – есть Стрелков, закрываешь – нет Стрелкова. Такой себе фокус. До определенного момента этому «феномену» никто не придавал значения, каждый выполнял поставленные ему задачи, к тому же Вячеслав Пономарёв лично неоднократно говорил, что знает этого человека и полностью ему доверяет, называя его своим другом и помощником. Но, как говорится, «друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так».

26 апреля на общем собрании жителей Славянска было принято положение о народной дружине Славянска, в состав которой, в отличие от формирования Стрелкова, где был разный контингент, входили бывшие милиционеры, казаки и люди с военным опытом, то есть все те, кто был в рядах самообороны Славянска практически с первых дней. Нами была создана служба доверия, телефоны были переданы в СМИ. В конце апреля к нам стали поступать первые звонки с жалобами от людей на неправомерные действия ополченцев, которые были в подчинении у Стрелкова, с требованиями к Пономарёву разобраться в ситуации. Сейчас Гиркин пытается убедить всех, что порядок в рядах ополчения был только при нём. Так вот, хочу сказать, что это - полное враньё. Дисциплины не было, неоднократно наблюдались пьянки на блокпостах (особенно, в районе Черевковки). В рядах комендатуры Стрелкова при штабе СБУ, я лично видела людей из местных, которые до войны пользовались плохой репутацией: это были и бывшие уголовники, и даже наркоманы. Никакие меры к этим лицам не применялись. Несмотря на их поведение, они продолжали служить, а некоторые из них вдруг выростали в званиях, не имея военного образования.

В середине мая в рабочее время в исполком ворвались вооружённые люди. Всем было приказано оставаться на своих местах и не двигаться. Мы не понимали, что происходит, промелькнула даже мысль, что это украинская армия. Вячеслав уехал в сопровождении двоих из этих людей. Мы же продолжали сидеть под дулами автоматов. Минут через 40 он вернулся. Увидев его, некоторые сотрудники даже расплакались. Вячеслав пояснил нам, что вся эта некрасивая ситуация произошла потому, что Стрелкову якобы сообщили, что на Пономарёва готовится покушение, и он принял соответствующие меры. В этот день Вячеславу поменяли личную охрану. Честно говоря, эта новая охрана, которая сопровождала его даже в туалет, не внушала никому доверия. В интернете, в укроСМИ, начали появляться различные провокационные вбросы. Приходилось опровергать их чуть ли не каждый день.

С каждым днем ситуация внутри и вокруг города обострялась. Когда мы выезжали на запланированные собрания с жителями города, начинались интенсивные обстрелы. Как будто кто-то заранее знал время и место проведения сборов. Внутренние разногласия так же усиливались… Позже начались открытые гонения на членов Народного Совета. Люди стали массово покидать город, причём не по причине интенсивных обстрелов со стороны украинской армии. Многие просто не понимали агрессивного поведения ополченцев по отношению к мирным, которые еще вчера кормили и поддерживали ребят в форме. Отжимы имущества, ложные обвинения и аресты не прекращались. Заигравшись в главнокомандующего и поверив в свою полную безнаказанность, Гиркин создал военный суд, используя нормативную базу 1941 года. Начались расстрелы. Мы уже не в силах были контролировать ситуацию. Пономарёву запретили приезжать в горотдел, САТУ и штаб СБУ. Вячеслав посоветовал всем уезжать из города. Наша работа была практически остановлена полностью 10 июня 2014 года.

Мы уже не понимали, кто с нами, а кто против нас. Ощущался неприкрытый террор местного населения. Сейчас я понимаю, что одной из задач Гиркина было заставить местных возненавидеть Россию и её власть, привить антиген ко всему русскому. И в какой-то степени ему это удалось. Многие поменяли свое отношение к России. Больно и обидно за ребят, которые погибли в этой грязной войне, веря в светлые идеи. Славянск, как и всё народное движение, слили еще задолго до выхода Стрелкова из Славянска. Сейчас мы понимаем, что появление этой личности в нашем движении подобно операции «Троянский конь».

«Это была очень странная война. Всё происходящее было больше похоже на постановку»

«Знаете, это была очень странная война, я не военный человек, но всё происходящее было больше похоже на постановку. Ожесточённые бои проходили только под Семёновкой. На остальных блокпостах было относительно спокойно. Расстояние между нашим и опорным пунктом противника в некоторых местах было не более 200-х метров. Однажды, сын моей знакомой, который был в ополчении, рассказал ей, что были случаи, когда ополченцы по смс переписывались с бойцами укроармии и договаривались о взаимных обстрелах. Разрушалась инфраструктура города, гибли мирные жители, но все объекты расположения ополчения оставались практически не тронутыми, хотя передать координаты на сторону противника на тот момент не составляло особого труда. Господствующие высоты перешли к противнику практически сразу без больших потерь с обоих сторон. Удивительно, но самым безопасным местом были дома, расположенные недалеко от штаба Стрелкова. Первые два месяца работали практически все продовольственные и непродовольственные магазины, кафе, рестораны. Чтобы проехать неприятельский блокпост с товаром, местному предпринимателю было достаточно дать блок сигарет.

Перед выходом Гиркина из Славянска, в городе уже оставалось мало мирных, основная часть населения выехала в близлежащие города. Никто из гражданских сторонников ДНР не знал о выходе ополчения Стрелкова. Никто, кроме Нели Штепы. Как-то, в одном из разговоров со своим подчиненным, она обмолвилась, что 5 июля 2014 в городе всё будет спокойно, но её словам тогда никто не придавал особого значения. Многим повезло, что нацбатальйоны ещё сутки боялись войти в город. Каждый уходил в одиночку».

Всё оказалось не так, как обещали с экранов ТВ

«Из города я уехала 20 июня 2014 года. Была угроза моей жизни со стороны людей Гиркина. Уехала в Россию, к родственникам. В реальности, всё оказалось совсем не так, как нам обещали с экранов ТВ. Нас рады видеть были только простые граждане. Многие госпрограммы для беженцев существуют лишь на бумаге и блокируются на местах. Получить легальный статус пребывания в РФ с правом официального трудоустройства довольно долгий и недешёвый процесс. Коррумпированный аппарат ФМС оставляет желать лучшего. Простояв не один день в огромной очереди на приём, вместо надлежащей консультации по ряду вопросов, сотрудник ФМС, в лучшем случае, порекомендует вам обратиться к платным специалистам. Мы практически не отличаемся от экономических мигрантов ближнего зарубежья. Совсем непонятно зачем нам, русскоговорящим, необходимо сдавать платный экзамен на знание русского языка и истории. Неужели, мы ещё не доказали, что мы такие же русские с одной многовековой историей, проливая кровь на Донбассе? В общем, если у вас нет стартового капитала или родственников, как ни грустно это прозвучит, делать в РФ вам нечего. Многие не выдерживали и возвращались обратно. С Божьей помощью, мне удалось преодолеть все трудности бюрократического аппарата, сейчас у меня уже есть официальный статус и работа».

«Нами просто воспользовались. Это уже давно не народная революция»

«Я постоянно общаюсь со знакомыми из Славянска. Город старается жить мирной жизнью, но все так или иначе признают, что находятся в оккупации. Стабильности нет ни в чём. Очень много переселенцев из западных областей Украины, которых расселили в квартирах ополченцев и беженцев. Криминогенный уровень превышает все показатели. Люди по-прежнему ждут освобождения от насильственной украинизации и фашистского режима.

Вы спрашиваете, вернись я на два года назад, прожила бы всю эту ситуацию также? Знаете, я затрудняюсь ответить. Нам не удалось достигнуть поставленных целей, в народную борьбу за будущее наших детей вмешались личные интересы власть имущих. Сейчас мы наблюдаем передел сфер влияния, и расстановку сил определенных олигархических кланов всё той же украинской элиты. Нами просто воспользовались. Многим приходится начинать жизнь с чистого листа. Это уже давно не народная революция. Всё смешалось, потеряна первоначальная идея».

Лиза Резникова

Парады дают больше чем войны ....
(и почти математическое док-во, что Кремль реально слил)

Большие бейцы как центр укроидентичности

История с донецким парадом пленных укров выявила важное уязвимое место укропсихологии. В отличие от русских, проявляющих эмпатию к чужой боли и страданию, что является гигантской слабостью и одновременно ключевой сильной стороной моего народа, укры не чувствительны к чужим мукам.

Даже гибель других укров не вызывает у них никаких эмоций.

Гибель русских и вовсе описывается в терминах сжигания колорадских жуков (колорадов). Однако донецкий парад произвел сильное впечатление как на укров, так и на их интернет-подвывал. «С нами такое нельзя», — заныли многочисленные подукровики. С точки зрения русских, народа гуманного и рационального, в донецком параде нет ничего дурного. Он построен по аналогии с парадом пленных немцев в 1944 году. Пленных укров просто пристыдили.

Здоровые сытые мужики прошли по улицам разоренного ими города, жителей которого они совсем недавно убивали, жгли и бомбили. С русской точки зрения, укров немножко пожурили и постыдили с традиционной для нашего народа позиции: «Но вы же люди, как вам не стыдно убивать таких же людей, как вы?» Укры, однако, восприняли ситуацию с точки зрения этологической павианьей иерархии.

Павианья иерархия построена по принципу властной пирамиды блатного мира: наверху — пахан (альфа), рядом — сявки (беты), ниже — подсявки и т.п. Пахан легко может распоряжаться жизнями сявок, для него они не значимы.

Укрообщество после Майдана, сопровождавшегося ритуальными унижениями оппонентов (постановка на колени, позорные столбы, хамские надписи на лбу, избиения), произвело себя в ранг коллективного павианьего пахана. Коллективный альфа собран из множества сявок, каковыми и являются рядовые укры. Жизнь последних, сколько бы их не погибло в Донбассе, не имеет никакого значения, пока укрообщество в целом пребывает в иллюзии своего высокого павианьего статуса. Иначе говоря, укросоциум (коллективный укр) полагает, что у него Большие яйца (простите, девушки, но этология — грубая наука).

Большие яйца он с радостным уханьем и прыганьем демонстрирует граду и миру. Можно убить сколько угодно рядовых укров, можно по-русски апеллировать к разуму и совести («Но вы же люди! Да как вам не стыдно?»). Укры не услышат. Просто потому, что Большие яйца застят им глаза, а головной мозг у павиана меньше человеческого. Однако павианы чувствительны к ранговым унижениям. Убили — не убили — дело десятое. А вот тот факт, что у павиана — Маленькие яйца… О, тут истерика гарантирована.

С точки зрения укров, парад пленных в Донецке — явное указание на мелкость яиц. Горькое символическое унижение, нанесенное укросоциуму в целом. Нет, у укропетуха не самый высокий гребень. После парада некоторые укролюбы даже обрели на мгновение человеческую речь: «Нэт, с нами такое нэльзя. Нэт… Мы… Ээээ… Ыыы… Эхм!.. Ыхм!»

Коллективному укру из-за Больших яиц не видна гора трупов русских и украинцев. Не видны слезы матерей и разрушенные города. Нужно разработать программу символического унижения укров. Может быть, подключить профессионалов вроде Pussy Riot или Андрея Макаревича. Например, Pussy могли бы по… баться за президента Петра Порошенко. А Макаревич мог бы обратиться к Порошенко с открытым письмом и обратить его внимание на свой беленький. И, само собой, программу постановки укроподвывал к позорным столбам следует продолжить. Вы скажете, грубо и жестоко, не по-человечески.

Но такое значит, что вы мыслите узко. Один позорный столб дает больший эффект, чем гибель 1000 укров. Символическое унижение павиана приводит к сбережению жизни павиана. Большие яйца — центр современной укроидентичности.

Несложное снижение этологического статуса способно сделать больше, чем танковые колонны. А в случае стойкой ремиссии (почти фантастика) можно будет снова вести речь не об украх, а об украинцах.

Репортаж из прифронтовой зоны

Суббота, 8 октября. Утро. Просматриваю военные сводки. Звонит волонтёр Андрей Лысенко. Оказывается, он занят тем же. «В сводках – «моя» семья. Прямое попадание. Я еду туда», - говорит он.

Оксана, её мама, Настя и Соня

Петровский район Донецка, посёлок Трудовские. Самая «горячая» точка в окрестностях города. Есть ещё аэропорт, промка, Ясиноватский блок-пост, но там не живут люди. Здесь же их полный посёлок. Фразу о том, что здесь не осталось ни одного целого дома, думаю, писать излишне. Она уже стала визитной карточкой прифронтовых территорий Донбасса…

Улица Лётчиков, 40. Здесь живёт обездоленная семья, которая уже успела многое пережить и потерять за эти страшные два с половиной года.

Оксане 24. У неё две маленькие дочки – четырёхлетняя Настюша и двухлетняя Соня. Ещё мама и брат. Брату Андрею – 16. Он инвалид детства.

Страшным летом 2014-го дом, в котором жила семья, был полностью уничтожен украинским снарядом. На месте некогда добротного и уютного жилища – руины. Оксана вспоминает, что тогда еле успели спастись – всё горело и рушилось прямо на них. К счастью, в тот роковой день никто из семьи серьёзно не пострадал. Спасти сумели только телевизор и немного личных вещей.

Руины дома Оксаны

Всё остальное – сгорело. Денег для того, чтобы оставить посёлок и выехать в более безопасное место, у семьи не было. Родственников тоже. Тогда Оксана с мамой приняли решение перебраться жить в летнюю кухню, находящуюся во дворе дома. Да – нет никаких условий. Да – холодно и страшно. Но всё-таки дома.

То страшное лето запомнилось Оксане ещё одним леденящим душу событием. Маленькая Настя, которой на тот момент было всего два годика, лепила куличи в песочнице. Украинский снайпер, засевший на терриконе в нескольких сотнях метрах от дома, начал «играть» с ребёнком. Пули со свистом врезались в песок в метре от малышки. Настя испугалась и стала сильно кричать. Оксана бросилась к ней на выручку. Однако, изверг не пускал мать к ребёнку, обкладывая и её, и дочь пулями со всех сторон. Не убивал, а просто «играл». Так продолжалось примерно полчаса. Всё это время Настя истошно кричала и плакала. Случился нервный срыв. Теперь девочка редко отпускает руку матери и постоянно к ней жмётся…

Потом такие «забавы» станут регулярными, украинские снайперы начнут «играть» и со взрослыми людьми, не выпуская их на улицу, не давая поработать в огороде, посидеть на лавочке у дома, пока молчат тяжёлые орудия, постоять на улице с соседями. А потом не будет покоя даже в собственном доме – «освободители» начнут бить по окнам…

Всё это время единственными доходами семьи было копеечное пособие в пару тысяч рублей, которые Оксана получает на дочерей как мать-одиночка, да ещё пенсия брата по инвалидности. Выживать помогает Андрей – регулярно привозит продуктовые наборы, помогает деньгами. Оксана много раз пыталась устроиться на работу. Однако, принимать женщину с двумя малолетними детьми, да ещё живущую на Трудовских, в «красной зоне», куда и транспорт-то не всегда ходит, работодатели не спешат. Приходится перебиваться подработками на местном рынке.

Два года семья, потерявшая дом, всё нажитое имущество, вплоть до носильных вещей, с двумя крохами на руках ютилась в летней кухне. А сегодня ночью не стало и её… Обстрел начался с вечера. Оксана говорит, что такого не было уже давно. Да, Трудовские каждую ночь под огнем, однако, этой ночью украинцы просто как с цепи сорвались: били артиллерией, миномётами, танками. Стены их хлипкого убежища ходили ходуном, земля гудела под ногами. Семья не спала всю ночь. В 4 часа утра прямым попаданием снаряда полностью уничтожена крыша летней кухни. Часть помещения выгорела. Оксана держит себя в руках, старается казаться сильной, но в глазах застыл ужас и немой крик о помощи – где и как семья будет жить зимой неясно. Теперь у них нет крыши над головой в полном смысле этого слова.

Летняя кухня после сегодняшнего ночного обстрела

Дорогие наши читатели! Если у вас есть хотя бы минимальная возможность помочь этой семье, пожалуйста, помогите. Каждая копейка сейчас важна для этих людей. Через несколько недель в Донецке будет очень холодно, потом наступит зима. Оксана очень хочет восстановить крышу до холодов. Чтобы этой зимой её дочурки, мама и брат-инвалид просто выжили…

Если у вас есть возможность помочь, обращайтесь к Андрею Лысенко, он расскажет, как это лучше сделать. Его страничка «ВКонтакте». Телефон: +38 (050) 474-85-33.

Помогите выжить.